Идя по улице, Джон прикинул, сколько уже часов не смыкал он глаз. Тридцать шесть по меньшей мере. И за такой короткий промежуток времени ему потребовались три жертвы. Их энергия, похоже, компенсировала отсутствие Сна,но так не могло продолжаться вечно: с каждым разом он насыщался все меньше и меньше.

Он обнаружил, что при желании он с легкостью мог бы возненавидеть Мириам – ту, которая его создала. И не потому, что она обманула его насчет продолжительности жизни, нет, – просто он оказался в ловушке, в изоляции еще более ужасной, чем ее собственная. Он свыкся с жизнью «каннибала», приняв ее как плату за бессмертие, хотя даже и в этом случае цена была высока. Но платить за это? Голод сыграл с ним злую шутку.

Пешком он дошел до Саттон-Плейс, не было смысла рисковать и брать такси. Он свернул на свою улицу и замер на мгновение: столбы солнечного света выстроились между зданиями, хорошо одетые люди спешили на работу, автомобили останавливались у роскошных подъездов, швейцары свистом подзывали такси. Ясная невинность этого мира вдруг отозвалась в нем болью, заставив испытать мучительное раскаяние. Их дом – с зелеными ставнями и мраморными подоконниками, с фасадом из красного кирпича и ящиками под окнами, где буйно разрослись петунии, – излучал, казалось, теплоту и радость. Отвратительная ложь!.. Так подрагивают, ни о чем не подозревая, листья только что срубленного дерева, ибо весть о смерти еще не поднялась по стволу.

– Доброе утро, – сказал ему Боб Кавендер, человек всегда полный энтузиазма, сосед Блейлоков и отец Алисы.

– Доброе утро, – ответил Джон, придав своему голосу легкий акцент.

– Новенький в нашем квартале? – Кавендер не узнал своего внезапно постаревшего соседа.

– Я приехал в гости. К Блейлокам.

– О, да? Отличные люди. Любят музыку.

– И я музыкант. – Джон улыбнулся. – Из Венского филармонического.

– Моя дочь будет без ума от вас. Она половину времени проводит у Блейлоков. Тоже музыкант.

Джон опять улыбнулся и изобразил изысканный венский поклон.

– Мы еще увидимся, полагаю, – сказал он.

Кавендер, сердечно попрощавшись, пошел дальше. Для Джона всегда оставалось загадкой – каким образом обычные люди ухитрялись сохранять уверенность в себе и жизнерадостность в этом хаосе жизни? Всякие там Кавендеры даже не сознавали, не понимали, сколь кратко отпущенное им время, сколь недолог их путь.

В доме стояла тишина. Мириам открыла сосуд с благовониями, холл был наполнен их ароматом. Джон двинулся наверх. Ему хотелось посмотреть на себя в зеркало. Но добравшись до спальни, он заколебался. Ему вдруг стало зябко. Он стоял в лучах солнечного света рядом с окном, закрытым розовыми занавесками, и, не решаясь сделать последний шаг, с ужасом думал о зеркале по ту сторону двери в ванную.

Он так долго балансировал на грани тридцати двух лет. Теперь же вместе с резким старением всего тела словно черная паутина опутала его мозг. Самоуверенный молодой человек испарился, будто его и не было, и место его занял угрюмый незнакомец, поглощенный лишь мыслями о предательстве своей плоти. Он обнаружил, что из памяти у него вылетают даты, имена, события. Вещи были обозначены какой-то тревожной новизной, даже те, что он неоднократно видел раньше.

Легкий звук нарушил тишину дома – слеза капнула на пол.

– Гроб, – сказал он. Как сильно изменился его голос... За все сразу мстили ему теперь обманутые им годы.

В конце прошлого столетия он посетил женщину-медиума, рассчитывая схватить ее, когда погаснет свет. Но стоило ее пальцам пригасить газовый рожок, случилось нечто ужасное. Раздался звук – как будто разорвали занавес, – и десятки, сотни разных лиц вдруг проступили в ее лице, подобно тому как люди толпятся у окна горящего дома. Все они были ему известны – его жертвы. Женщина вскрикнула, глаза ее закатились, голова безвольно упала.

Он бежал из этого ужасного места, чуть не падая от страха. Через день он прочел в «Нью-Йорк Ивнинг Мейл», что тело миссис Ренни Хупер было найдено в ее гостиной. Ее пальцы сжимали краник газового рожка. Вероятно, сердечный приступ... Мириам утверждала, что нельзя прикасатьсяк мертвым – это просто невозможно. Но она ведь не человек, что может она понимать в отношениях между человеком и его мертвецами?!

Мир мертвых угрожающе навис над ним. Вдруг яркий образ возник в его мозгу: та шлюха – и как плоть ее чернеет от пламени.

Желудок стал выворачиваться наизнанку, словно пытаясь вырваться из его тела, и он прижал кулаки к глазам, мучительно, всеми силами стараясь уничтожить стоявший перед ним образ смерти, образ того, как он окажется в руках своих жертв. Но образ не исчезал, более того, он становился все отчетливей. И Джон понял внезапно, что демоны Ада – вовсе не демоны, это просто люди, сбросившие земное обличье.

* * *

Чтобы Спатьв безопасности, Мириам пошла в свою комнату на чердаке. Она боялась оставаться в спальне –Джон мог проникнуть сквозь охранную систему вокруг кровати. Она свернулась на жестком полу, борясь с кошмаром. Но он безжалостно возвращался, и подобно огню, пробивающемуся сквозь солому, он пробивался сквозь Сон,захватывая ее мозг, заставляя ее видеть.

Туманное утро недалеко от Равенны. Она прибыла сюда вместе с другими именитыми римлянами семьдесят лет назад, когда Император бежал из Рима[22]. Роса лежит на мраморном подоконнике окна ее спальни. Из глубин памяти, из туманной дали доносится до нее грубое пение остготов и их тяжелая поступь – они идут на императорский дворец. Они медленно продвигаются сквозь туман где-то за садом; в своих рогатых шлемах они кажутся огромными и страшными. И сколь бы ни велика была добыча, ожидающая их во дворце Юлия Непота, они не смогут пройти мимо ее огромного дома, не ограбив его.

Пытаясь не выдать голосом тревогу, она зовет Луллию. Девушка быстро приходит, шурша тапочками по мраморному полу. Мириам нет необходимости что-либо говорить.

– Все кончено, – кивает Луллия. – Уже мною часов оттуда – ни звука.

Мириам нежно охватывает ладонями прекрасное белое лицо Луллии и целует ее в губы, ощущая трепет ответного поцелуя.

– Любовь моя, – тихо произносит Луллия, – варвары...

– Я знаю.

Мириам сбрасывает на пол свою ночную тунику и – обнаженная – идет по комнате. Запах фитиля, трепещущего в масляном светильнике на столе, смешивается с резким запахом кожаного плаща, который она достает из сундука. Ее возлюбленная Луллия помогает Мириам одеться – их ждет дорога – и радуется тому, что заменяет ей умерших слуг.

Затем Луллия уходит к себе, ей тоже нужно собраться. Они спрятали лошадей и повозку в перистиле. Вдалеке раздается какой-то грохот и веселый смех; остготы уже у конюшен. Мириам бежит по шелковым коврам – плащ развевается за ней – и спускается по каменным ступенькам в подвал, где в прежние времена рабы топили искусно сложенную печь. Когда все вздорожало, этих рабов пришлось продать, а уголь доставать стало трудно – тяжелые времена, Империя агонизировала. Что же до оставшихся рабов, то о них позаботился Эвмен.