Одни лезли в окна — из них, бесформенных, теперь свисают обугленные трупы.

Другие, расталкивая своих товарищей по несчастью, кусая их за конечности и истошно вопя, ломились в двери — вот лежат под ними кучи переломанных черных костей и черепов с пустыми глазницами, с распахнутыми в последнем крике ртами. Словно какое-то назидание оставшимся в живых.

Жуковский забрался под второй вагон и долго там возился. Наконец с кряхтением извлек довольно большой плоский деревянный ящик. А следом еще один. Волков наблюдал за его действиями совершенно равнодушно. Ломака смотрел с интересом и нетерпением, понимая, что каждая секунда отдаляет от него Марину. А вот Селиверстов отчего-то хмурился. И еще больше недовольства появилось в его мимике и взгляде, когда Жуковский свои ящики открыл.

Там лежали теплые комбинезоны. Четыре спортивных, яркой расцветки, с эмблемами и надписями, а вот остальные два — совершенно белые. Похоже, военного образца, для условий Крайнего Севера либо высокогорья. Для тех мест, где много снега и мало тепла, как сейчас всюду на земле. В одном из ящиков действительно оказался летный шлем с темным стеклом. Помимо этого Костя увидел очки в зеленой оправе, с толстыми стеклами, это чтобы защищать глаза от осколков. Еще армейские галеты и хлебцы в вакуумной упаковке, а также два автомата Калашникова и цинковую коробку с патронами.

— Андрей, откуда все это? — хмуро проговорил Василий.

— Я ведь тоже искательствовал поначалу. Это потом другими делами вплотную заняться пришлось. Фермы обустраивать, селекцию вести, с цингой бороться и блохами.

— Так это все твое? И столько лет лежит?

— Ну конечно мое. Да и кто найдет? Кому охота лезть через кучи черепушек, мараться в этой саже. Да и чего ради? Разве придет в голову…

— Погоди. А для чего ты здесь это все держал? Почему домой не перенес? Почему стволы в общину не сдал? Это же автоматы! Огнестрельное в таком дефиците, а ты…

— Василий, ты чего разнервничался? — усмехнулся Андрей. — Принести автоматы и патроны в общину и отдать кагалу Едакова? Так? Ну что ты смотришь на меня, как на врага? Так, я спрашиваю?

Селиверстов молчал.

— Чего замер? — продолжал подначивать его Жуковский. — Помнишь первое покушение на старосту? Почти у всех тогда ножи отобрали. Лишь единицы имеют право хранить и носить колюще-режущее. Для работы и так далее. На огнестрельное оружие тоже имеют право единицы. И это в основном его люди. Не забыл, как я еще тогда высказал мнение, что покушение было инсценировкой? Понадобился предлог, чтобы усилить контроль над людьми и максимально их разоружить.

— Да при чем тут это все? — поморщился Василий. — Вокруг нас враждебное окружение, и каждый лишний ствол, каждый лишний патрон…

— А только ли окружение враждебное, а, Вася?

— Ты что же, революцию хочешь? Столкнуть Едакова?

— Почему бы и нет.

— Ты хоть понимаешь, что кругом враги и революция просто сотрет нашу общину, разрушит ее, а народ, уцелевший после бойни за власть, станет рабами либо пищей соседей? Ты понимаешь это или нет?

— Разумеется, понимаю. В том случае, когда власть в руках человека, заинтересованного в развитии и процветании общества, революция не то что неуместна, она была бы преступлением перед народом. А когда власть плюет на нужды своего народа, лишает его будущего, в прямом смысле скармливает его соседям, революция — единственный шанс на выживание. Ты ЭТО понимаешь, Вася?

— И этот заинтересованный — ты? — усмехнулся Селиверстов.

— Мужики! — зло воскликнул Костя. — О чем вы толкуете, черт вас дери, а? Мы зачем пришли сюда? Мы революцию делать должны? Меня интересует только спасение Марины! Так давайте я возьму в этих вещах то, что мне нужно, и пойду, а вы занимайтесь чем хотите! Спорьте до хрипоты! Обсуждайте политику и устройство того, что осталось от человечества. Бунты и лидеров. У меня же одна проблема, причем острая. У меня жену похитили! И ребенка! Вот что меня беспокоит здесь и сейчас. Я не прошу вас помогать! Но и не тратьте мое время!

Анатолий Едаков отдернул палец от кактуса, что рос в глиняном горшке. Слова, сказанные Максимом, заставили старосту вздрогнуть в тот момент, когда он рыхлил влажный после поливки грунт. И конечно, он укололся.

— То есть как — сбежал? — Староста обернулся и вперил взгляд в порученца.

— Простите, Анатолий Владимирович. Я сказал, сбежали, а не сбежал, — поправил пожилой уже Максим.

— Сбежали? А кто еще? — удивился Едаков.

— Тот, кто его охранял. Волков Степан. И… — Порученец явно не решался продолжать.

— Ну! — рявкнул Едаков. Однако при его внешности это выглядело не грозно, а скорее как-то комично. — Ну говори уже!

— Селиверстов и Жуковский, — вымолвил Максим.

— Селиверстов и Жуковский?! — Едаков выпучил и без того большие глаза, а вся кожа на лбу скомкалась, как меха баяна, на котором иногда играл этот самый порученец. — Тот самый Жуковский?

— Ну да…

— Селиверстов и Жуковский?! — повторил староста, не веря своим ушам. — Се… Нет, постой! А с чего ты взял?

— Так нет никого из них, — развел руками Максим.

— И что?.. То есть погоди. В тюрьме нет Ломаки?

— Именно. Нет его. Клетка пуста.

— А охранял его Волков?

— Да. И его нет.

— Ну хорошо. Допустим, — проговорил Едаков, заметно нервничая и потирая ужаленную кактусом ладонь. — Допустим, Волков выпустил этого говнюка. И, опасаясь возмездия, ушел с ним… Хотя… куда? Куда, черт возьми, им идти? С Ломакой понятно. Он из-за сучки своей хоть к дьяволу в ад готов. А этот ухмырок, Степан? Ему-то зачем?

Староста скорее говорил сам с собой, нежели обращался к порученцу.

— Да кто его знает, что на уме у него, — пожал плечами Максим.

— Ну а эти двое? — Анатолий снова уставился на помощника. — С чего ты взял, что они убежали? Мало ли где они могут находиться на Перекрестке. Может, напились и спят.

— Их видели. Видели, как они шли в тюремный туннель. И Селиверстов с автоматом был.

— А охрана? Ну, в смысле патруль, который там курсирует?

— Они в какаху пьяные, староста. Их в щитовой нашли, в начале тюремного туннеля. «Массандра» Жуковского. Полтора литра в два рыла выдули.

— Что-о?! Да я их!..

Договорить Едаков не успел, поскольку в стороне раздался кашель Светланы.

Порученец машинально повернул голову и взглянул на ширму, сделанную из настенного ковра.

— Так, ступай пока. И это… сам не трепись и тем, кто в курсе, передай. Чтоб ни одна живая душа…

— Я понял, — махнул рукой порученец, выходя.

Когда дверь за ним закрылась, подала голос Светлана: