– Это было безумно интересно, – весело объяснила девушка. – Заметьте, ведь мне едва исполнилось десять лет, и я видела, как эти господа очень серьезно возносили молитвы, прославляя солнце! Это было так торжественно, и у меня складывалось впечатление, что я на самом деле переживаю одно из тех приключений, о которых обычно читают в романах. Иногда я немного скучала, так как была еще слишком юной, чтобы с интересом наблюдать за раскопками, и часами следила за причудливым передвижением песков, хотя из раскопов в любой момент могло появиться на свет невиданное доселе сокровище. Однако с самым большим удовольствием я вспоминаю необыкновенную свободу тех дней и великолепный климат Египта. Все мое время принадлежало только мне, я могла гулять где угодно или сидеть и любоваться Нилом, глядя на закат… Боже мой, какие прекрасные мгновения я там пережила!

Но не все было так прекрасно. Однажды, слишком долго загорая, я получила солнечный удар… и едва не последовала на тот свет за своим отцом. Казалось, у мистера Брука и его друзей почти не осталось надежды, пока я несколько дней мучилась, лежа в постели. Я еще помню об этом. Мы провели в Египте около года, так и не сделав значительных археологических открытий. Нас все время преследовали неудачи. Редкие документальные данные, которые удалось обнаружить, были украдены или уничтожены грабителями, напавшими на нас за несколько дней до отъезда. К счастью, мистер Брук скопировал записи исчезнувших документов. Но копии имели ценность только для него самого, так как научное сообщество отказалось регистрировать их в качестве исторических доказательств. Причиной тому ссора, которая произошла между мистером Бруком и некоторыми его хулителями, не разделявшими его взгляд на историю Эхнатона, впрочем, весьма спорную. Это стало роковым ударом для мистера Брука, который с тех пор утратил интерес к археологии, по крайней мере перестал быть активным исследователем. Теперь археология приняла для него более художественную форму. Он и его друзья, несомненно в большей степени в шутку, чем по привычке, решили основать клуб Гелиоса…

– Клуб Гелиоса! – вздрогнул я. – Вы говорите о том клубе, который проводит свои заседания в помещении паба в Спиталфилдсе?

– Да, о том самом, – заметно удивившись, ответила Амели. – Вы знаете его?

– Конечно! – заявил я, даже не пытаясь скрыть удивление. – И мы даже присутствовали на последнем заседании клуба!

– Ах, да! Кажется, я вспомнила! – воскликнула Амели, засмеявшись. – В самый разгар заседания я увидела возле двери две высокие фигуры, действовавшие с большой осторожностью! Значит, это были вы!

Вспоминая подробности того вечера, а также женственный облик одного из жрецов, я сопоставил свои впечатления со словами девушки, которая, не колеблясь и даже забавляясь, ответила:

– Да, это была я! А человек рядом со мной был не кто иной, как мистер Брук, который уже двенадцать лет является президентом клуба…

– Там было пустое место, – заметил Оуэн. – Оно принадлежало сэру Томасу?

– Да, это так. И теперь я понимаю, к чему вы клоните: вы ведете расследование его убийства!

– Его убийство – одно из «чудес преступления», как вы понимаете. Вам это не кажется странным?

– Да, – проговорила Амели, понимающе покачав головой. – Мистер Брук был очень расстроен, ведь он потерял старого друга. Но в некотором смысле я не слишком удивлена, что убийца выбрал жертву из своего окружения. Майкл и Пол оба знали сэра Томаса и, несомненно, его привычки – все то, что позволило… убийце рассчитать детали своего коварного, макиавеллистского преступления.

– К сожалению, он показал макиавеллистские склонности и в других преступлениях! Это не слишком нам поможет.

Помолчав мгновение, Оуэн задумчиво спросил:

– Получается, на самом деле клуб Гелиоса – это несерьезно?

Амели запрокинула голову, рассмеявшись красивым смехом:

– Конечно, нет! Я же вам сказала, что ученые сделали это для того, чтобы обмануть кочевников. А затем обряды вошли в привычку, эти собрания стали для нас чем-то вроде развлечения. Мы начали привлекать людей, которые не воспринимают себя слишком серьезно. Этот клуб существует ради удовольствия!

Затем, лукаво глядя на нас, она добавила, понизив голос:

– Клуб дает мне возможность немного помечтать о прекрасном Египте, о магии его цветов, о прекрасных передвижениях золотого песка, о спокойном течении Нила, о беспечных ласках солнца…

– Вы могли бы быть царицей Нефертити… – отозвался Оуэн, пристально и задумчиво глядя на нее.

Амели зарделась от удовольствия.

– А вы, – сказала она, – Аменхотепом Четвертым! Внешне вы похожи на него!

– Каким же он был?

– По сведениям мистера Брука, которые представляют собой часть скопированных текстов, у фараона, как и у вас, было удлиненное лицо, чувственные губы, высокий рост, не слишком атлетическая фигура и несколько женственные бедра…

– Не забывайте, что я Аполлон! – напомнил ей Оуэн очень серьезно.

– Подождите, – вставая, сказала Амели. – Я сейчас прочитаю вам стихи, которые, по мнению мистера Брука, могли быть обращены Нефертити к ее супругу более трех тысяч лет назад. Они мне очень нравятся, и я переписала их для себя.

Через некоторое время она вернулась с блокнотом и начала читать стихи, очень похожие на слегка завуалированное объяснение в любви, как будто обращаясь к Оуэну, который слушая ее, казалось, упивался этими словами:

– Очень красиво, – вдохновенно произнес мой друг.

Я согласился с ним, задаваясь вопросом, была бы восхитительная Амели смущена, облачившись «в царский лен», если бы погрузилась в озеро с Оуэном…

– У мистера Денхема большой талант, – заявил мой друг несколькими днями позже мистеру Бруку, который согласился принять нас.

Для того чтобы чувствовать себя более комфортно «среди художников», он предложил нам пройти в мастерскую Майкла, которого в этот день там не было. Оуэн сказал, что очень хотел бы посмотреть работы молодого дарования.

Джон Брук оказался седеющим шестидесятилетним мужчиной высокого роста, хорошо сложенным и внушающим уважение. На его лице будто отпечатались следы многочисленных странствий по миру, а в глазах под густыми бровями читался неустанно мятежный дух.

Одет он был элегантно, может быть, с несколько причудливой фантазией в выборе цвета костюма, что-то между охрой и шафраном – цвет, который можно встретить только на живописных полотнах.

– Да, Майкл – большой талант, – одобрил мистер Брук. – Хотя сам он никогда не бывал в Египте, но, кажется, инстинктивно знает тысячи оттенков его цвета. Он также очень хорошо чувствует предмет моих исследований. Это многообещающий художник, мистер Бернс, как вы сами сможете убедиться. А что об этом думает мистер Сток?