— кивнул Журавлёв. — Я тоже люблю без прелюдий, знаете ли, — он хихикнул. — Уверен, вы знаете, сколько примерно стоит «Стилос». Дело прибыльное, но, увы, не выдающееся. Не думаю, что вам будет интересно им заниматься. А мне, старику, в самый раз.

— Сумму, Василий Анатольевич, — сказал я сухо. — Назовите сумму.

— О, разумеется. Тридцать два миллионов.

Я усмехнулся.

— Видимо, ваши люди и мои очень по-разному оценивают стоимость «Стилоса».

Мой собеседник ничуть не смутился. Было ясно, что он тоже был готов к торгам.

— Сколько же вы хотите, Ваша Светлость? — спросил он.

— Сорок пять.

Журавлёв всплеснул руками. В его глазах даже отчаяние мелькнуло. Вот ведь проныра!

— Сорок пять! — воскликнул он. — Помилуйте, князь! Это какая-то нереалистичная сумма, честное слово! Увольте тех, кто вам сказал, что «Стилос» столько стоит.

— За тридцать два не продам, — сказал я твёрдо. — Мне не настолько нужны деньги, чтобы разбрасываться доходными компаниями.

— Хорошо, Ваша Светлость. Готов повысить до… — мой собеседник сделал вид, будто думает, — тридцати четырёх. Клянусь, это предел. Больше вам никто не даст.

Я взглянул на Епифанова. Тот едва заметно пожал плечами. Мол, сами решайте. Я так и собирался сделать, но было пока не ясно, насколько сильно хочет гость купить мою долю. А от этого зависела конечная сумма.

— Вы уже пытались приобрести «Стилос» у моего отца? — спросил я.

— Однажды, — ответил Журавлёв. — Но он отказался.

— Не сошлись в цене?

— Да. К сожалению, ваш батюшка считал, что его пакет стоит дороже реальной стоимости.

— Может, он был прав?

— Я вовсе не стараюсь вас надуть, князь.

— Готов снизить сумму до сорока одного миллиона.

Журавлёв вдруг стал серьёзным.

— Простите, но это слишком. Тридцать шесть.

Осталось два миллиона до суммы, которую Епифанов назвал справедливой.

— Сорок, — сказал я.

— Тридцать семь, князь. Больше не могу.

— Что ж, если это ваше последнее слово, — я с сожалением развёл руками. — То нам придётся остаться партнёрами. Правда, насколько мне известно, договор оформлен так, что в случае смерти одного из пайщиков акции наследуются его детьми. Увы, у меня их пока нет. И не факт, что я доживу до того радостного мига, когда они появятся. Полагаю, вы в курсе, что нам меня было совершено покушение. Совсем недавно.

Журавлёв непонимающе нахмурился.

— Эм-м… Да, видел по телевизору. К чему вы клоните, Ваша Светлость?

— Полагаю, вы знаете, что при отсутствии прямых наследников собственность кланового аристократа переходит к клану в течение месяца. В случае подтверждения смерти, конечно.

Мой собеседник заёрзал.

— Для меня этот бизнес вполне приемлем, — продолжил я. — Но вряд ли тот, кому он достанется в случае моей гибели, оценит его маржинальность. Боюсь, его немедленно продадут тому, кто захочет купить. Так что в партнёры вам может достаться, кто угодно.

— Я слышал, мафия охотно приобретает подобные бизнесы, — вставил Епифанов. — Если позволите заметить, Ваша Светлость.

— Хорошо, князь, — нехотя проговорил Журавлёв. — Тридцать восемь?

— Тридцать девять. И по рукам.

Мой визитёр расстроенно вздохнул. Явно он рассчитывал на более благоприятный для себя исход, когда ехал на встречу.

— Как вам угодно, Ваша Светлость, — проговорил он. — Когда мы можем заняться оформлением?

— У меня всё готово, — сказал поверенный, похлопав по портфелю, который держал на коленях.

Я вопросительно взглянул на Журавлёва. Тот усмехнулся.

— А вам палец в рот не клади, Ваша Светлость, — сказал он. — Ладно, давайте. Только мне нужно изучить бумаги.

— Не представляю, кому бы пришло совать мне в рот палец. А что касается документов, то, конечно, это ваше право.

Сделка была оформлена через сорок минут. Даже править ничего не пришлось. Мы поставили подписи, Епифанов заверил договор, и Журавлёв уехал. Не слишком довольный, но и не то, чтобы расстроенный. Бизнес-то он получил. И по вполне честной цене. Деньги должны были поступить на мой счёт в клановый банк в течение суток.

— Поздравляю, князь, — улыбнулся Епифанов, когда мы остались в кабинете вдвоём. — Вы даже урвали лишний миллион.

— Да, приятно. Но и вы поспособствовали, Пётр Дмитриевич.

— Благодарю. Кстати, раз уж я здесь, могу занять ещё несколько минут?

— Конечно. Говорите.

— Ко мне сегодня обратилась маркиза де Салиньяк с предложением приобрести вашу коллекцию окимоно. Я навёл справки и узнал, что она известная собирательница миниатюр. У неё несколько галерей по всему миру. Сейчас она в Петербурге и хотела бы встретиться, чтобы обсудить этот вопрос. Если вы не передумали, то можно было бы назначить ей рандеву. Думаю, она не станет мелочиться и купит всё целиком по высшей цене.

— Но вы говорили, что некоторые фигурки могут уйти с аукционов в разы дороже.

— Маркиза баснословно богата. И миниатюры — её страсть. Уверен, с ней удастся договориться. Но только если вам нужно получить деньги быстро.

Я задумался. С одной стороны, конечно, хотелось бы. Прибыль от выставки куда меньше, чем её стоимость. Та за одну охрану сколько платить нужно. С другой, едва ли маркиза так уж прямо готова расшвыриваться баблом.

— Вы оценили коллекцию? — спросил я. — Включая прогнозы на аукционные цены?

— Да, Ваша Светлость. К переговорам мы готовы.

— Что ж, почему бы не попробовать? Свяжитесь с маркизой и назначьте ей встречу, скажем, на послезавтра.

Когда отец определил меня, великого и прославленного воина, повелителя вод и истребителя тварей хаоса, в Нижний мир вести учёт мёртвых душ, я был оскорблён и возмущён. Даже хотел взбунтоваться. Но гордость не позволила. Многие тогда восприняли решение Первобога с удивлением. Некоторые даже посмеивались. Братец так и вовсе называл счетоводом. За что, кстати, и поплатился, в том числе, когда я стырил у него жену и небесные стада. А нечего потому что. Ну, и скучно было мне в Нижнем мире. Отсюда и те милые шалости, которые так раздражали моего папашу и некоторых других богов.

Тем не менее, постепенно я втянулся. Всё-таки, своё царство. Не у каждого такое есть. К тому же, оказалось, что люди охотно приносят дары и жертвы смерти. Энергия лилась в мой мир неиссякаемым потоком. И я становился всё сильнее. Быть может, отец просто испугался, что я восстану на него, оскоплю, как это водится у нас,