Стивенс рядом с местом свидетеля. Риган спокойно и с силой отталкивает его. Потом поворачивается к Флинту и говорит очень спокойно и серьезно.

Риган. Я ее любил.

Флинт. Любили? Как же вы позволили Фолкнеру ездить к ней после его женитьбы?

Риган. Мне нечего сказать по этому поводу.

Флинт. Нет? Вы двое не держали его в ежовых рукавицах с помощью шантажа?

Риган. У вас есть доказательства?

Флинт. Ваше с ней близкое знакомство — вот лучшее доказательство!

Стивенс. Возражаю!

Судья Хиф. Принято.

Флинт. Как вы убили Фолкнера в пентхаусе той ночью?

Стивенс. Возражаю!

Судья Хиф. Принято.

Флинт. Где ваш второй сообщник — человек, который изображал пьяного?

Риган. Могу дать его точный адрес: кладбище Эвергрин, семейная могила Уитфилдов; это самое шикарное местечко из всех, в которых довелось побывать бедняге Левше.

Флинт. Давайте разберемся — вы утверждаете, что человек, похороненный на кладбище Эвергрин, это «Левша» О’Тул, а человек, которого вы нашли в сгоревшем самолете, — Бьорн Фолкнер?

Риган. Да.

Флинт. А где доказательства, что все было именно так, а не по-другому? Предположим, вы действительно украли тело О’Тула? Где доказательство, что вы сами не разыграли это невероятное действо? Что вы не бросили самолет с телом в Нью-Джерси, чтобы потом явиться с этим диким рассказом, в отчаянной попытке спасти свою любовницу? Вы слышали, как она сказала, что вы сделаете для нее все, что угодно; что вы солжете ради нее.

Стивенс. Мы возражаем. Ваша честь!

Судья Хиф. Возражение принято.

Флинт. Где реальное доказательство, мистер Риган?

Риган (секунду смотрит прямо на Флинта. Когда он начинает говорить, его речь разительно отличается от того, как он говорил раньше, в ней нет той заносчивости и иронии; он говорит просто, искренне — даже с торжественной серьезностью). Мистер Флинт, вы окружной прокурор, а я… ну, вы знаете. Нам обоим приходится делать много грязной работы. Так жизнь сложилась или большая ее часть. Но неужели вы думаете, что мы оба с вами так низки, что если встретим что-то такое, перед чем люди встают на колени, мы этого не разглядим? Я любил ее; она — Фолкнера. Это наше единственное доказательство.

Флинт. У меня все, мистер Риган.

Риган возвращается к столу для ответчика.

Стивенс. Джон Грэм Уитфилд!

Уитфилд быстро, решительно подходит.

Мистер Уитфилд, вы не будете возражать, если я попрошу ордер на эксгумацию тела, которое похоронено на кладбище Эвергрин?

Уитфилд. Я бы не возражал, но его кремировали.

Стивенс (с легким ударением). Понятно. Мистер Уитфилд, где вы были вечером и ночью шестнадцатого января?

Уитфилд. Думаю, я был в Нью-Йорке по делам.

Стивенс. Кто-то может это подтвердить?

Уитфилд. Мистер Стивенс, вы должны понимать, что не в моих привычках запасаться алиби. У меня никогда не было повода оставлять следы там, где я бываю, и обеспечивать себе свидетелей. Мне не удастся найти их теперь.

Стивенс. Сколько у вас машин, мистер Уитфилд?

Уитфилд. Четыре.

Стивенс. Какие?

Уитфилд. Одна — черный «Седан», что вы, очевидно, и надеетесь услышать. Могу вам напомнить, что это не единственный черный «Седан» в городе Нью-Йорке.

Стивенс (как бы между прочим). Вы только что вернулись из Калифорнии на самолете?

Уитфилд. Да.

Стивенс. Вы управляли им сами?

Уитфилд. Да.

Стивенс. У вас есть лицензия?

Уитфилд. Да.

Стивенс. Итак, по вашей версии, история, рассказанная мистером Риганом, не более, чем ложь?

Уитфилд. Так и есть.

Стивенс (меняя интонацию, свирепо). А кто выписал этот чек на десять тысяч долларов?

Уитфилд (очень спокойно). Я.

Стивенс. Будьте так добры это объяснить.

Уитфилд. Очень просто. Мы все знаем профессию мистера Ригана. Он угрожал, что похитит мою дочь. Я предпочел заплатить ему, чем хоть в малейшей степени рисковать ее жизнью.

Стивенс. Чек выписан шестнадцатого января. В этот самый день вы объявили о вознаграждении за поимку Ригана?

Уитфилд. Да. Поймите, что помимо гражданского долга я думал о безопасности дочери, и нужно было действовать быстро.

Стивенс. Мистер Уитфилд, ваша дочь и ваше состояние — это самое дорогое, что у вас есть?

Уитфилд. Да.

Стивенс. Тогда что вы сделаете с человеком, который заберет себе ваши деньги и бросит вашу дочь ради другой женщины?

Флинт. Мы возражаем. Ваша честь!

Судья Хиф. Возражение принимается.

Стивенс. Вы ненавидели Фолкнера. Хотели разделаться с ним. Вы ведь подозревали, что он собирается разыграть самоубийство? Те слова, которые слышал от вас мистер Джанквист, это доказывают.

Уитфилд. Я ничего подобного не подозревал!

Стивенс. А шестнадцатого января вы разве не следили за Фолкнером целый день?

Уитфилд. Естественно, нет!

Стивенс. Разве вы не ездили за ним следом на черном «Седане»? И не поехали за ним, как только он отъехал от Делового Центра в ту ночь?

Уитфилд. Это фантастика! Как я смог бы узнать его, если допустить, что это был он. Его фон Флит не узнал — детектив.

Стивенс. Фон Флит не ждал подвоха. Он не подозревал, в чем дело. А вы подозревали.

Уитфилд (с величественным спокойствием). Мой дорогой мистер Стивенс, как я мог знать, что происходило в ту ночь?

Стивенс. Разве вы не располагали частично сведениями о том, чем занимался Фолкнер в это время?

Уитфилд. Никакими.

Стивенс. И ничего необычного вы в тот день не услышали?

Уитфилд. Ничего.

Стивенс. Например, что он перевел десять миллионов долларов в Буэнос-Айрес?

Уитфилд. Я никогда об этом не слышал.

В зале слышен вопль, страшный вскрик, как будто кого-то смертельно ранили. Джанквист стоит, схватившись за голову, и дико стонет.