Существует и четвертая причина, вынуждающая заниматься функшпилем, но ее называют как бы между прочим и не делают на ней упора, судя по всему, она не имеет особого значения для профессиональных разведчиков, ведь чувствительность не самая сильная — точнее, слабая — их сторона. Благодаря функшпилю сохраняются человеческие жизни. Переметнувшихся «пианистов» нельзя казнить и на их место посадить немецких радистов, потому что у каждого из них своя особая манера вести передачи, свой «почерк», если прибегнуть к профессиональному жаргону, и Центр знает его. До тех пор пока Хискес думает, что обманывает Лондон, его пятьдесят три пленника в безопасности; они умрут только после окончания функшпиля, когда будут абсолютно не нужны.

«Операция Северный Полюс» нас не интересует. Но Иоганн Венцель в скором времени будет «играть» для немцев. И было небесполезно рассказать, что такое функшпиль.

Фортнер: «Хискес предоставил мне свободу действий, я расположился в штаб-квартире гестапо и выпустил Очкарика в город. Разумеется, одного. Он, конечно, мог воспользоваться этим и убежать, но, как говорится, кто не рискует — не выигрывает. А я больше полагался на его страх, нежели на заверения в преданности.

Он знал множество «почтовых ящиков» в Амстердаме, но большого интереса это не представляло. Моей целью был арест руководителя сети, с которым он был связан. Итак, Очкарик отправляется на квартиру, где обычно встречался с ним, но безрезультатно: нужного человека там не оказалось, и консьержка сообщила, что его нет уже несколько дней. Очкарик докладывает мне об этом и сообщает, что ему известен другой адрес, где бывает шеф. Я немедленно отправляю его туда, но снова неудача: никого. «Все пропало, — размышляю я. — Очкарика видели в моей машине и забили тревогу». Я сам прихожу в квартиру по второму адресу и обнаруживаю передатчик. Это было уже кое- что. Я приказываю Очкарику снова пойти в дом, где он уже был, и оставить у консьержки записку для шефа с просьбой о встрече в тот же день, в пять часов в одном амстердамском кафе, название его не помню.

Я отправляюсь на эту встречу с двумя полицейскими в штатском и начальником гестапо Амстердама. Эти трое располагаются внутри кафе, а я остаюсь на улице, в достаточно тревожном состоянии, судорожно сжимая рукоятку верного маузера, который всегда ношу в кармане.

Около пяти часов появляется Очкарик и садится за столик, уже занятый какой-то парой. Я вхожу вслед за ним и усаживаюсь за соседний столик. Голландцам пришлось потесниться, чтобы дать мне место: кафе было забито людьми, и это могло усложнить дело. Очкарик заказывает кофе, я тоже. Мы неторопливо попиваем его, и вдруг Очкарик встает навстречу очень высокому и очень сильному мужчине с расплывчатыми чертами лица — этакий слабохарактерный великан; он садится за столик рядом с Очкариком, и между ними завязывается разговор, длившийся по меньшей мере пять минут. Что же делают мои помощники? Я сидел как на горящих угольях. В конце концов двое полицейских подходят и пытаются надеть наручники на великана. Он отбивается, зовет на помощь, и обстановка в кафе накаляется. Я вижу, что дела плохи, и на цыпочках выхожу, чтобы меня не узнали. А внутри — крики, шум, посетители встали на сторону арестованного и грозятся разорвать на куски моих полицейских, которым приходится достать пистолеты, чтобы проложить дорогу к двери. Тем временем на тротуаре собралась небольшая толпа, выкрикивающая угрозы, и достаточно было бы мелочи, чтобы все обернулось настоящей потасовкой. Клянусь вам, атмосфера действительно была накалена! В конце концов мы сумели вырваться и отвести арестованного в гестапо.

Здесь он отказался отвечать на мои вопросы. Гестаповцы стали его избивать, и поскольку не в моей власти было остановить их — в конце концов, они были здесь хозяевами, — я предпочел удалиться. Но позже я узнал, что гестаповцам удалось сломить арестованного. Его звали Антон Винтеринк. Он был ветераном Коминтерна, перешедшим в «Красную капеллу». Винтеринк выдал всю свою группу и даже согласился участвовать в функшпиле».

Через восемь дней после ареста Ефремов уже давал советы «охотникам» зондеркоманды: «На вашем месте я бы действовал так-то и так-то: я хорошо знаю их и уверяю вас, они попадутся в ловушку…»

Первоочередная задача — не допустить, чтобы подпольная сеть узнала о предательстве Ефремова. Ему велят написать письмо Райхману, в котором он объясняет, что оживление деятельности немецкой контрразведки после ареста Венцеля вынудило его скрыться, но как только все войдет в норму, он покинет свое убежище.

Задача номер два: с помощью Ефремова как можно быстрее уничтожить сеть, не оставив Большому шефу времени на реорганизацию терпящего крах подполья.

Жермена Шнайдер представляет особый интерес для зондеркоманды, через нее можно добраться до Треппера. Услужливый Ефремов просит Райхмана устроить ему встречу с ней; просьба удовлетворена, и Ефремов говорит Жермене: «Сеть — на грани провала, зачем закрывать на это глаза? Будь уверена, Большой шеф сумеет выпутаться, а расплачиваться за него придется нам, стрелочникам. Не лучше ли договориться с немцами? Ты можешь быть им полезной. Твой муж их тоже интересует». Жермена просит время на размышление и немедленно предупреждает Большого шефа. Он приказывает ей прервать контакты с Ефремовым и уехать в Лион. Поскольку у Жермены нет документов, удостоверяющих личность, она не может сразу покинуть Бельгию и скрывается на одной из конспиративных квартир, неизвестных Ефремову.

Возможно, так бы все и осталось, не будь Райхмана. Он встречается с инспектором Матьё и просит у него удостоверение личности для агента, которому надо бежать. На фотографии, которую он принес, — Жермена Шнайдер. Матьё обещает достать бланк удостоверения и убеждает Райхмана в необходимости устроить ему встречу с этим агентом. Сцена в Ботаническом саду, оказавшаяся роковой для Ефремова, будет разыграна снова.

Но Райхман как орудие провокации в конце концов исчерпал себя. Фортнер и Матьё напрасно ждут Жермену Шнайдер в условленном месте: туда является сам Райхман. Не потому ли, что Большой шеф сумел предупредить Жермену? Или она сама в последний момент что-то заподозрила? Нам это неизвестно. Зондеркоманде тоже. Но немцы сделали вывод, что Матьё, видимо, раскрыт. И коль скоро сеть больше не доверяет Райхману, он становится ненужным; его арестовывают.

«Это был гадкий преступник, — рассказывает Фортнер. — Низкая, черная душа, — одним словом, еврей! Он сразу же вызвался работать на нас. Угодлив был до омерзения, и я вас уверяю, мы все презирали его. Но, сами понимаете, нашу работу не делают в перчатках: он мог быть нам полезен и приходилось его использовать…»

«Поскольку Райхман был беспринципным евреем, — отмечается, в частности, в рапорте гестапо, — он сразу же выдал свою любовницу Мальвину Грубер, которая также предложила нам свои услуги».

Агент, состоящий на службе у русских с 1934 года, знает многих. Райхман-заключенный, несомненно, будет так же полезен, как в те времена, когда, не сознавая того, служил орудием в руках Матьё. Быть может, с его помощью можно будет добраться и до Большого шефа, который в ходе расследования стал для зондеркоманды врагом номер один, навязчивой идеей.