И на тебе! Я получила Дэвида — счастливого человека или, во всяком случае, спокойного человека — в реальном мире. Все, что мне остается, — это вздохнуть с чувством искреннего облегчения. Но на самом деле мне вовсе не нужно было это «и на тебе!». Я рационалист до мозга костей и не верю в джиннов, даже в добрых. Поэтому для меня было бы более приемлемо, чтобы злоба Дэвида была вытравлена из него путем долгого и интенсивного лечения.

— Я приятно удивлена, — откликнулась я неуверенно. — Просто хотела бы, чтобы у тебя достало мужества сообщить о своем решении главному редактору.

— Он сердитый человек, — уныло сказал Дэвид. — Он не поймет.

С последним замечанием трудно было не согласиться: только что главный редактор, которого звали Нейджел, закончил свою попытку привлечь внимание Дэвида залпом изысканных ругательств.

— Почему бы тебе не сыграть с нами в Cluedo,[14]мамуля?

И правда. Мы играли в Cluedo до самого ужина. Потом играли в Малый скраббл.[15]Мы представляли собой идеальную «ядерную семью», отсиживающуюся в своем бункере после мирового катаклизма. Мы ели за одним столом, играли в развивающие настольные игры, вместо того чтобы смотреть телевизор, мы часто и подолгу улыбались друг другу, что создавало чуть ли не праздничную атмосферу. И все же… Мне казалось, что в любую секунду я могу кого-нибудь прикончить.

На следующий день в обед мы отправились с Ребеккой за сандвичами, и я рассказала ей про ГудНьюса, про театр, уличного мальчишку и даже про то, что случилось потом в постели.

— Ух ты! — воскликнула она, вполне однозначно выразив свое отношение к происходящему в нашем семействе. — Тебя целовал в шею собственный муж? Какая гадость!

И тут она ни с того ни с сего схватила меня за руку.

— Кейти! Боже мой!

— Что такое?

— Черт подери! Дело дрянь.

— Что? Ты меня пугаешь.

— Дэвид болен.

— Откуда ты знаешь?

— Характерные изменения личности. И потом — ты говорила про головные боли.

Верно, как это я упустила из виду. В моем желудке шевельнулась змея подозрения. Как я сразу не догадалась заглянуть в справочник по мужским болезням? Единственное объяснение странному поведению Дэвида скрывалось именно там. Вполне возможно, у него образовался мозговой тромб, опухоль или что-нибудь в этом роде. Как я могла проморгать столь очевидный факт? Я тут же побежала на работу и позвонила ему из кабинета.

— Дэвид, только спокойно, тебе нельзя волноваться. Пожалуйста, слушай меня внимательно и в точности соблюдай инструкции. Вероятно, у тебя мозговая опухоль. Необходимо немедленно лечь на обследование и сделать томографию головы. Нельзя это запускать. Мы можем дать тебе направление, но…

— Кейти…

— Пожалуйста, выслушай. Мы можем дать тебе направление, но…

— Кейти, со мной все в порядке.

— Будем надеяться. Но твое поведение — классическая картина мозговой опухоли.

— Это потому что я стал внимателен к тебе?

— Да, и это тоже. И потом еще театр.

— Думаешь, если мне понравился спектакль, то виновата в этом опухоль?

— И еще деньги. И мальчик. И то, что ты вытворял в постели после этого.

Последовала продолжительная пауза.

— Кейти, прости.

— Вот тебе еще один симптом. Ты постоянно просишь прощения. Дэвид, я думаю, ты очень болен.

— М-да… печально.

— Может, это не очень запущено. Однако мне кажется… Я считаю…

— Подожди. Все не так плохо. Не надо меня хоронить. На самом деле все не так плохо, уверяю тебя. Поговорим позже.

И Дэвид бросил трубку.

Дэвид не желал обсуждать свою опухоль, пока мы не остались наедине. Но даже когда мы остались вдвоем, мне не сразу удалось постичь смысл его слов.

— Ты понимаешь, никакого крема там не было.

— ?

— Он не пользуется кремом.

— Прости, не поняла?

— Диджей ГудНьюс. Нет никакого крема.

— Ах да. А что, это так важно? — Я тщетно пыталась отыскать смысл в этом, судя по тону Дэвида, явно важном сообщении. — Так… значит, получается, Молли была права? Ты это хочешь сказать? Может быть, ты из-за этого переживаешь?

— О да. Конечно. Она была абсолютно права. Она все время была права. Разве тебе не понятно? Он пользуется одними руками.

— Верно, и никакого крема. Значит, крема нет.

— Нет.

— Хорошо. Спасибо, что рассказал мне. Теперь… теперь у меня сложилась более ясная картина.

— Это как раз насчет… — Дэвид прочертил в воздухе пальцами две дуги, обводя силуэт воображаемой крупнокалиберной женщины.

— Ты это о чем?

— Да все про то же. Про ту ночь, театр, деньги… Про… мою рубрику в газете. Все сразу. Перемена… ну, я не знаю, самой атмосферы, что ли. Ты ведь обратила внимание, как все вокруг нас изменилось — чувства стали другими. А ты, естественно, решила, что у меня черепно-мозговая травма или что-нибудь в этом роде, да? Так вот… Все это идет оттуда. От доктора ГудНьюса.

— То есть оттого, что твой друг ГудНьюс не использует лечебный крем?

— Да. То есть никакого крема в самом деле нет. Это просто… О, мне даже не объяснить. Думал, будет просто — а вот никак. Не получается. — Я никогда не видела Дэвида таким косноязычным, взволнованным и озадаченным одновременно. — Прости.

— Да все прекрасно, что ты. Спешить некуда, так что заикайся хоть ночь напролет. Пользуйся своим временем. Не спеши.

— Дело в том, что я ночевал тогда… у ГудНьюса.

— А, вот ты о чем. Понятно. — Так нас учили вести беседу с пациентом: внимательно выслушать, не вмешиваясь, не перебивая, и обязательно дать закончить, даже если пациент — ваш супруг на стадии полного помешательства.

— Ты же не думаешь, что я на стадии полного помешательства?

— Нет. Что ты. Конечно же нет. Я имею в виду…

— Он изменил мою жизнь.

— Отлично. Ты молодец! И он тоже молодец!

— Не надо разговаривать со мной как с сумасшедшим.

— Прости. Я совсем не хотела, — испуганно сказала я. — Просто мне трудно так сразу разобраться, в чем тут дело и о чем идет речь.

— Сам не понимаю, в чем тут дело. Все это немножко… я бы сказал, странновато.

— Извини, можно вопрос?