уже был такой опыт в полотне, героем которого он сделал Павла Корчагина. Корчагин сидел у костра, читал вслух. Остальные прислушивались. Уже в эскизе вещь держалась плохо: получалось, что художник не просто показывал своего героя, но тыкал в него пальцем: смотри сюда! Мазитов переделал композицию, написал Корчагина у костра одного.

В сущности, и барабанщик остался на холсте один.

Все остальные — вдалеке, неясно, полунамеком. Зритель понимает, что он с полком, но бойцов не видит. Это дает ему возможность всмотреться в мальчика, понять его. Художник отделяет главное от второстепенного и показывает зрителю лишь главное.

Таким же социальным и философским осмыслением действительности стремился сделать Мазитов и то полотно, над которым работал, когда я была у него в мастерской. Оно должно было называться «Сигнальщик» и рассказывать о Волжской флотилии. У Мазитова собраны чуть ли не все книги, в которых говорится об этой флотилии, пересняты десятки фотодокументов. Он узнает каждое лицо на фотографиях, может долго, пространно рассказывать о каждом. Изучил все относящиеся к флотилии материалы Центрального музея Вооруженных Сил, партийного архива в Казани, нашел в Казани школу, организовавшую школьный музей, посвященный истории Волжской флотилии.

«Побольше бы таких школьных музеев, — говорит Амир. — И не только потому, что подчас там найдешь материалы, которых в других местах нет. Они важны для воспитания учеников. В одном из объявлений, призывающих добровольцев во флотилию, я прочел: «Кандидаты должны быть честными, принципиальными. Не имеющих таких качеств просят не беспокоить». Мне кажется, что такая формулировка, пришедшая из тех легендарных лет, может значить для школьника больше, чем десятки нравоучений и лекций».

В мастерской разбросаны вещи юнги-сигнальщика: ботинки, бескозырка. «Да, опять все начинаю с азов, как в «Барабанщике». Уж очень я убежден: если хочешь воспроизвести дух эпохи, «сочинять» надо лишь героев. Предметы, которые их окружают, должны быть подлинными, историческими».

К «азам» относятся и этюды-наброски ботинок, рук, эскизы композиции. А к стене прислонен большой — в размер будущей композиции — рисунок, графическая основа будущего полотна. Подросток в матросской рубахе, с флажком. Его глаза прикованы к одной, невидимой зрителю, точке: там — опасность. Но он не покинет своего поста, как бы ни было страшно. Даже если ему будет угрожать смерть.

Юные герои гражданской войны с недетской судьбой и зрелым мужеством. Они навсегда вошли в творчество и в сердце художника, стали его героями, его судьбой. Потому что судьба художника всегда неразрывна с судьбой его героев.

Ярославль — город русской боевой славы. Ярославль — город революционных традиций. Ярославский художник Амир Мазитов не забывает об этом: в своих полотнах он не только воссоздает историю, но и стремится к изучению становления и развития характера советского человека.

Ольга Воронова

ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ

Может, это покажется странным, но я перед лицом совсем юного читателя, подростка, испытываю не только радость, но и тревогу: заденут ли его, будут ли ему близки стихотворения, написанные человеком уже далеко не молодым и внутренне обращенные к сверстникам, родившимся еще накануне Октябрьской революции?

Я нисколько не сомневаюсь, что теперешним молодым людям главные идеи и герои моего поколения так же близки и дороги, как и нам, отцам. Меня беспокоит не это, а то, удалось ли мне живыми и сильными строками выразить и показать основную суть времени.

Надеюсь, что моя тревога напрасна и что нынешняя встреча с подростками будет взаимно интересной и полезной.

Ярослав Смеляков

МОЛОДЫЕ ЛЮДИ

(Комсомольская поэма)

Посвящается 50-летию ВЛКСМ

Главы из поэмы

ЛЕТОПИСЕЦ ПИМЕН

С тогдашним временем взаимен,

разя бумагу наповал,

я в общежитии, как Пимен,

твою Историю писал.

И эти смятые скрижали,

сказанья тех ушедших дней,

пока до времени лежали

в спецовке старенькой моей.

И вот сейчас, в начале мая,

не позабыв свою любовь,

я их оттуда вынимаю

и перелистываю вновь.

Я и тогда в каморке душной,

перо сжимая тяжело,

писал никак не равнодушно

своей страны добро и зло.

И сам на утреннем помосте,

с руки на вытерев чернил,

под гул гудков с веселой злостью

добротно стены становил.

Я юность прожил в комсомоле

средь непреклонной прямоты.

Мы всюду шли по доброй воле,

но без особой доброты.

Мы жили все, как было надо,

как ждали русские края.

…Стол освещая до надсады,

не так смиренно, как лампада,

горела лампочка моя.

Пускай теперь страницы эти

и — если выйдет — новый срок

мерцаньем трепетным осветит

тот отдаленный огонек.

МАСТЕР

В моей покамест это власти:

прославить в собственных стихах

тебя, мой самый первый мастер,

учитель в кепке и очках.

Среди мятущихся подростков,

свой соблюдая идеал,

ты был взыскательным и жестким,

но комсомольцев уважал.

Прельщали твой уклад старинный,

когда в сторонке ты сидел,

не то чтоб наша дисциплина,

а наша жажда трудных дел.

Лишь я один свое ученье,

которым крайне дорожил,

для радостей стихосложенья

так опрометчиво забыл.

Прости, наставник мой, прости,

что я по утренней пороше

не смог, приладившись, нести

две сразу сладостные ноши.

Там, где другая есть земля,

где зыбкой славой брезжут дали,