Такие мысли клубились у меня в голове, когда я стоял перед домом миссис Саймонс. Я даже попытался открыть защелку кредитной карточкой, как это делают взломщики в кино, но защелка даже не дрогнула. Видимо, старинные, девятнадцатого века, замки не реагируют на пластик двадцатого века. Я обошел дом с другой стороны, огибая скрюченные, оплетенные дикими розами деревья, цепляющиеся ветвями за стены, и наконец нашел небольшое окно в подвал. Оно было защищено металлической сеткой, но в соленом морском воздухе железо проржавело, и достаточно было пару раз дернуть, чтобы сетка уступила.

Неподалеку, на заросшей садовой тропинке, лежала слепая облупившаяся голова мраморного ангела. Я поднял ее, подтащил под стену дома и бросил в окно, как пушечное ядро. Раздался звон лопнувшего стекла и глухой стук, когда голова шмякнулась о пол подвала. Я убрал пинками оставшиеся осколки, после чего сунул голову в окошечко, чтобы увидеть, что находится внутри.

Там царила полная темнота, было явно сыро, пахло плесень. К запаху плесени примешивалась особая вонь гнилья, которая всегда присутствует в старых домах, поскольку камень и дерево за долгие годы так пропитывается эссенцией минувших событий, что на них как будто остается осадок грусти, горькая селитра гнева и прокисшая сладость радости.

Я вытащил голову и полез в окно подвала ногами вперед. Я разодрал штанину на колене о торчащий из фрамуги гвоздь и громко выругался в глухой тишине. Но спуск оказался очень легким. В отдаленном углу подвала послышался шорох и возбужденный писк. Крысы — злобные и опасные грызуны. Если верить традиции, то крысы, живущие в Грейнитхед, были беглецами с тонущих кораблей. Я прошел через подвал на ощупь, вытянув руки, как Слепой Пью из «Острова сокровищ» Стивенсона.

Я прошел по периметру весь подвал, пока наконец не нащупал деревянный поручень и каменные ступени. При каждом моем шаге крысы пищали, подпрыгивали и поспешно убегали.

Дюйм за дюймом я добрался по лестнице до дверей подвала и нажал на ручку. К счастью, она не была заперта на ключ. Я открыл ее и вышел в холл.

Дом миссис Саймонс построили в те времена, когда Салем был пятым по величине портом в мире и шестым по богатству городом в Соединенных Штатах, поскольку собирал одну двадцатую таможенных поступлений в государственный бюджет. Холл тянулся через весь дом, от главного входа до задних дверей, ведущих в сад. Вдоль одной стены бежали великолепные резные ступени. Хотя на мне была обувь с мягкой подошвой, мои шаги по черно-белому полу отдавались эхом и возвращались ко мне из темноты множества гостиных, пустых кухонь и окруженных галереями лестничных площадок.

— Миссис Саймонс? — закричал я, слишком тихо, чтобы меня кто-то услышал. И мой собственный голос тут же эхом вернул мне: «Миссис Саймонс?»

Я вошел в большой зал, высокий, пахнущий пылью и лавандой. Мебель в нем была старомодной, но не антикварной; обычная традиционная мебель, снискавшая популярность в середине пятидесятых годов, приземистая и дорогая, якобинская, по моде Гранд Рапидс[2]. На другой стороне зала я увидел свою собственную бледную физиономию, отраженную в зеркале над камином, и быстро отвел взгляд, прежде чем меня снова начал охватывать страх.

Внизу миссис Саймонс нигде не было. Я заглянул в столовую, где пахло дымом свечей и прогорклыми грецкими орехами. В кладовую, которая, несомненно, была последним криком моды во времена, когда строился дом. В старомодную кухню с белыми мраморными столами. Потом я вернулся в холл, сделал глубокий вдох и начал подниматься по лестнице на второй этаж.

Я был на середине пути, когда снова увидел бело-голубое свечение за дверями одной из спален. На секунду я застыл, вцепившись рукой в перила, но я знал, что нет смысла тянуть дальше. Или я сейчас узнаю, что означают эти электрические импульсы, или мне следует бежать отсюда со всех ног, забыв о мистере Саймонсе, Нийле Манци и обо всем подобном, в том числе и Джейн.

— Джон, — заговорил знакомый шепот прямо мне в ухо. Я снова почувствовал шевеление волос на голове, уколы медленно нарастающего страха. Из-под дверей спальни еще раз блеснул свет. В абсолютной тишине были слышны лишь приглушенные треск и гудение, которыми обычно сопровождаются мощные электрические разряды. Веяло ужасающим холодом.

— Джон, — услышал я снова, но на этот раз невыразительно, как будто два голоса шептали хором.

Я добрался до верха лестницы. Лестничная площадка была устлана ковром, когда-то толстым, теперь вытертым. На стенах кое-где висели картины. В царящей здесь темноте я не видел, что на них изображено. Лишь местами из темного масляного фона выступало чье-то бледное лицо, но я не замечал ничего больше, а свет зажигать не хотелось, чтобы не переполошить того, что так блестело и мигало в спальне.

Я долго стоял перед ее дверьми. Чего ты боишься? — допрашивал я сам себя. Электричества? Так в этом ли дело? Ты перепугался электричества? Не надо, ты ведь только что сам для себя выдумал прекрасную теорию, объясняющую существование духов, электрические матрицы, импульсы, образования, кучу подобного вздора, а теперь боишься открыть дверь и посмотреть на несколько гаснущих искорок? Ты сам веришь в свою теорию или нет? Ведь если не веришь, то ты вообще не должен был сюда приходить, ты должен был нестись в ближайший кабак, ведь это единственное место, где тебя наверняка не будут посещать никакие духи.

Я взялся за ручку двери и в ту же секунду услышал пение. Тихое, тихонькое, но достаточно выразительное, чтобы кровь стыла в жилах:

Мы выплыли в море из Грейнитхед

Далеко к чужим берегам…

Я закрыл глаза и как можно быстрее открыл их из страха, что кто-то или что-то появится, пока я не буду видеть.

Но нашим уловом был лишь скелет,

Что сердце сжимает в зубах.

Я невольно откашлялся, как будто должен был провозгласить тост. Потом нажал на ручку и осторожно открыл дверь.

Раздался оглушительный треск, ослепительно блеснул свет. Двери резко открылись, вырывая ручку из моей руки. Я стоял на пороге с открытым ртом, утратив дар речи, неспособный двигаться, я всматривался в то, что было у меня перед глазами.

Это была огромная, богатая спальня с большим занавешенным окном и резным ложем с балдахином. Напротив, в углу, стояла мерцающая, слепяще яркая фигура мужчины с широко распростертыми руками. Воздух вокруг него дрожал и потрескивал, насыщенный электричеством, конвульсивно извивались голубые молнии, как черви на сковороде. Лицо мужчины было длинным и худым, удивительным образом искривленным, глаза казались двумя черными пятнами. Но я видел, что он смотрит на потолок. С необъяснимым чувством страха я также поднял взгляд.

Там висела большая люстра на двенадцать рожков со множеством хрустальных подвесок и дюжиной позолоченных подставок для свечей. К моему удивлению, люстра качалась из стороны в сторону, а когда треск электричества утих, я услышал звон хрустальных украшений, резкий и немелодичный, будто кто-то пытался их стряхнуть, как яблоки с дерева.