– Скоро вернусь! – бросил Карл.

Стрелка, ведущая к туалетам, указывала направо по коридору, а выход из здания был слева. Карл покосился на секретаршу. Она сидела спиной к нему, в наушниках. Карл улыбнулся признательно глядевшему на него Мэнни и двинул к выходу.

– Милли, мы идем!

7:43. Зашла за девочкой. Вместе с ней отправилась к автобусной станции.

7:53. Мимо прошел паренек – весь в прыщах, со скобками на зубах и шапкой набекрень.

– Небось только и мечтает порукоблудствовать, – задев его плечом, сказала Агата.

– Что? – Паренек оглянулся. Он так отчаянно прижимал к уху телефон, будто держался за спасательный круг.

– Что ты там болтаешь по этой штуковине? – спросила она. – О чем вам, детям, вообще говорить? «Фред, вчера ночью я не обмочился!»?

Паренек покачал головой.

– Вы сумасшедшая, дамочка! – выдал он и пошел дальше.

– В мое время никаких подростков не было! – выкрикнула Агата, глядя ему в затылок. – Детьми мы были только до двух лет, а потом сразу становились взрослыми! – Она повернулась к девочке. – Это он сумасшедший.

8:06. Пришли на автобусную станцию.

– А что такое «рукоблудствовать»? – спросила девочка.

– Это то, что мальчишки делают со скуки! – ответила Агата.

– А девочки?

– Что – девочки? Мальчишки себя трогают, а девчонки готовятся к тому, как их будут трогать мальчишки. Вот так вот! Это жизнь. Мотай на ус!

8:07. Нашли на станции таксофон. Девочка позвонила своей маме.

– Телефон еще выключен, – сказала она.

8:09. Купили билеты на автобус.

– Два в Калгурли! – попросила Агата у женщины на кассе.

– Шестьдесят четыре доллара, – ответила та.

– Что? – крикнула Агата.

– Шестьдесят четыре доллара, – повторила женщина.

– Сколько? – спросила Агата.

– Шестьдесят. Четыре. Доллара.

– Потом мне все вернешь! – бросила Агата девочке.

– У меня нет денег, – пробормотала она.

– Ничего. Пойдешь работать.

– Мне только семь.

– Я знаю!

– У меня папа умер.

– Что ты заладила? – буркнула Агата. – У меня тоже.

8:13. Агата оглядела станцию.

– Зачем так много бутылок? – спросила она у девочки.

У стен стояли четыре автомата с прохладительными напитками.

– В мое время продавали только молоко и два вида шипучки – черную и желтую! Да и то черт знает из чего ее делали. Главное, у нее был хоть какой-то вкус. И зачем сто разных видов обычной воды? – Агата сощурилась, разглядывая один из автоматов. – И что это еще за «Витаминизированная вода»?

Девочка пожала плечами.

– В мое время, – продолжала Агата, – мы были счастливы, если в воде не было сточной грязи!

8:24. Рядом с Агатой сел светловолосый мальчик и принялся ее разглядывать.

– Чего вылупился?

Мальчик не шевелился.

– Люди не любят, когда на них пялятся. Кошки тоже. Я с детства это уяснила. Записывай, что я говорю! Кошки и люди не любят, когда на них пялятся. Найди ручку!

8:36. На стене висел плакат, на котором женщина держала табличку: «Старость подождет!» Агата встала перед этой женщиной с видом ковбоя, который пришел стреляться. Светловолосый мальчик по-прежнему не сводил с Агаты глаз.

– Старость – это не выбор! – выкрикнула она ему в лицо.

Мальчик залился слезами, а его мать смерила Агату гневным взглядом.

– А что скрывать-то? – Агата пожала плечами и снова села.

– Это не наш автобус? – спросила девочка.

Агата посмотрела в окно и увидела длинную очередь у автобуса, на котором значилось: «Калгурли».

– Ой, – сказала Агата. А потом разрешила себе один раз тяжело вздохнуть.

Иногда, когда Милли водила свои сапожки погулять в парк недалеко от дома, на пляж или по магазинам, она придумывала Бродячие стишки.

Вот мимо пробежала мускулистая парочка, обронив два слова («Он сказал…»); вот еще три слова потеряла мама с малышом в коляске («Хочешь свою куколку?»); вот одно словечко упало у бабушки с дедушкой, которые так друг за друга держались, будто сами сейчас упадут («…особенно…»); а вот и едва одетая девочка в наушниках и огромных солнечных очках, усердно потрясывая толстенными ногами, оставила за собой тишину («…»). Усердие этой девочки тоже станет частью стишка.

Он сказал

Хочешь свою куколку?

Особенно

…

В автобусе до Калгурли Милли тоже решила сложить стишок. Она ходила туда-сюда по проходу, водя пальчиками по спинкам сидений.

Тебе нравится

Только двадцать

Женились в церкви?

Боже мой!

Милли нравилось, как слова иногда сталкиваются друг с другом, а иногда легко становятся рядом. Ей нравилась неожиданность. Нравилось, что о стишках никто не знал, и даже она очень скоро их забывала. Бродячие стишки жили всего несколько мгновений.

Автобус мчался вперед, а мимо проносились деревья, кусты и дома. Дорога была длинной и прямой, и казалось, что в самом конце она срывается в пропасть, уходит в небо, в космос, во Вселенную, во что-то, в ничто и во всё.

Трава блестела в солнечном свете, и небо было красным, как огонь. И вдруг у Милли заболел живот, заболело все, потому что она вспомнила о кануне Первого дня ожидания. Она села возле Агаты и попыталась мысленно передать маме сообщение.

«Если голова может отрываться и улетать в прошлое, – размышляла Милли, – почему бы ей не полетать и в другие места?»

И она принялась повторять про себя: «ПРОСТИМАМПРОСТИМАМПРОСТИМАМ».

В соседнем ряду мама кормила малыша, а папа над ними суетился. У Милли потянуло в животе. Она посмотрела на Агату.

– А у вас есть семья, Агата Панта?

– Не суй нос, куда не надо!

– А кто самый главный по семьям? – спросила Милли.

– Что? – нахмурилась Агата. – Не знаю. Наверное, правительство.

– А можно самому себе сделать семью, если ты свою потерял?

На.

Всякий.

Пожарный.

– Тебе нельзя! Тебе же четыре года!