Впрочем, самые популярные оксфордские детективы всех времен и народов пишет выпускник Кембриджа Колин Декстер. С 1966 года он живет в Оксфорде, и многие годы был членом экзаменационной комиссии университета – опыт, использованный в романе «Безмолвный мир Николаса Куинна» (1977). Куинна там отравили, подсыпав цианистого калия в шерри, за то, что он хотел воспрепятствовать прибыльной сделке: разглашению экзаменационных вопросов. По-византийски запутанные романы Декстера становятся бестселлерами, их экранизации имеют успех повсюду в мире во многом благодаря главному персонажу – инспектору Морсу. По ту сторону Брайдсхеда описывается и повседневная городская жизнь: окраинные кварталы; пивные, вплоть до Вудстока – площадки своеобразного туризма по местам преступления: «Это оксфордское преступление, и нужен житель Оксфорда, чтобы его раскрыть». Как сообщил мне (весьма прочувствованно) Колин Декстер, он несет ответственность за восемьдесят одно убийство в этом славном городе и среди его жертв – три ректора: «Думаю, я превратил этот город в мировую столицу убийств». На самом же деле за последние сорок лет в университетских колледжах произошло всего два убийства.

Оксфорд – город книг, слов и словарей, мир понятий и абстракций. Изображения, как мне поначалу казалось, ведут в этом царстве рассудка скорее метафорическое существование: они вторичны, подобно теням в платоновских пещерах. Правда, здесь есть Эшмоловский музей, собравший все, что радует глаз. Остальное, думал я, – архитектура, и уж тут грех жаловаться. Потом я стал ходить по колледжам, заглядывая в библиотеки, столовые, часовни… Повсюду картины, бюсты, статуи, скульптуры из мрамора и бронзы, витражи, резное дерево, как будто каждый колледж – сам по себе музей.

От средневековых миниатюр Бодлианской библиотеки до портретного изображения Билла Клинтона работы Рональда Б. Китая в Юниверсити-колледже – все свидетельствует о том, что Оксфорд – еще и город изображений. Они рассыпаны по городу, скрыты в преподавательских гостиных и доступны отнюдь не всем и не всегда. Начнем с того, что имеется в открытом доступе, – к примеру, с Эксетер-колледжа. В викторианских сумерках часовни сияет «Вифлеемская звезда», картина прерафаэлитской мощи, гобелен, вытканный по наброску Эдварда Бёрн-Джонса (1887). Трое ткачей на протяжении двух с лишним лет работали над этим монументальным творением: исполненные радости подчеркнуто удлиненные фигуры среди лилий, роз и нарциссов, как на флорентийском цветочном гобелене раннего Ренессанса. Первый большой заказ фирмы Морис & Co, со временем сделавшийся самым популярным настенным панно религиозного содержания, ныне существует в десяти вариантах, но в часовне он хронологически самый первый.

Уильям Моррис и Эдвард Бёрн-Джонс познакомились в Эксетер-колледже, куда поступили в 1853 году изучать теологию. Оба хотели быть священниками, а стали сторонниками Оксфордского движения. Но Моррис по прозвищу Топси, характеризуемый наставником как «весьма неотесанный и необразованный молодой человек, не проявляющий особого литературного вкуса и способностей», вскоре увлекся Джоном Рёскином и апофеозом готики, отдав ему явное предпочтение перед реформами кардинала Ньюмена – так же как и его друг из Бирмингема. В Оксфорде Бёрн-Джонс впервые переживал средневековые мистерии, на всю жизнь вдохновившие его как художника.

«В упоенье возвращался я пешком вдоль реки… И видел внутренним взором картины давно минувших дней: аббатство, длинные процессии верующих, крестные знамена, платья хористов, епископские жезлы, воодушевленных рыцарей и дам по берегам реки, соколиную охоту, роскошь золотого века… Не могу вспомнить, чтобы хоть когда-нибудь впоследствии мне довелось пережить столь же несказанное посещение иного мира, интенсивность которого причиняла мне столь сильную боль, что, казалось, голова моя вот-вот расколется», – записал в 1854 году Эдвард Бёрн-Джонс в дневнике после посещения развалин аббатства Годстоу.

В том же году друзья заприметили у одного галериста с Хай-стрит картину, наилучшим образом отвечавшую их эстетическим и религиозным идеалам, – «Возвращение голубя к ковчегу» Джона Эверетта Милле. Картина принадлежала директору университетской типографии Томасу Комбе, в собрании которого друзья впервые увидели также произведения Хольмана Ханта, Данте Габриэля Россетти и других прерафаэлитов. Два года спустя, встретившись с Россетти, они полностью посвятили себя искусству. Моррис стал движущей силой движения Arts & Crafts, а Бёрн-Джонс – одним из самых загадочных символистов.

В 1857 году они вернулись туда, где учились. Россетти предложил знаменитому дискуссионному клубу «Оксфорд-Юнион» цикл настенных росписей для нового зала дебатов и хотел непременно воплотить свой замысел в жизнь вместе с друзьями-художниками: серию сцен из легенд о короле Артуре, это героико-патриотическое ядро викторианской рыцарской романтики. Однако совместное творение прерафаэлитов с их избытком энтузиазма и недостатком опыта весьма скоро поблекло на плохо оштукатуренной кирпичной стене и почти выцвело, ныне напоминая прекрасное привидение. Последующие попытки Морриса вдохнуть цвет в творение дилетантов не помогли, как и недавние реставрационные работы.

В том же 1857 году Россетти и Бёрн-Джонс встретились в Оксфордском театре с молодой женщиной, чью болезненную красоту Бернард Шоу охарактеризовал так: «Будто она только что встала из египетской гробницы в Луксоре». Джейн Бёрден, дочь конюха, оказалась идеальной моделью для прерафаэлитов. Россетти стал ее невротическим любовником, Уильям Моррис – нелюбимым мужем. На свадьбу, состоявшуюся в 1858 году в оксфордской церкви Св. Михаила, Бёрн-Джонс подарил им шкаф, расписанный сценами из чосеровского «Рассказа аббатисы». Моделью Марии послужила Джейн; впрочем, ангелы тоже казались благочестивыми перерождениями этой роковой женщины. В правом нижнем углу художник расположил портрет Чосера, чьи книги сопровождали друзей по жизни, начиная с совместного чтения в Эксетер-колледже и до одного из самых прекрасных произведений книжного искусства xix века – Келмскоттского издания Чосера 1896 года с иллюстрациями Бёрн-Джонса, которое Моррис отпечатал на ручном станке.

Сегодня этот свадебный шкаф – один из ярчайших экспонатов зала прерафаэлитов в Эшмоловском музее в окружении картин из собрания печатника Томаса Комбе. Будучи сторонником Оксфордского движения, он с энтузиазмом приветствовал и обновляющее течение прерафаэлитов. И, похоже, именно в картине Хольмана Ханта «Свет мира», приобретенной Комбе в год написания (1853), воплотилось для него эстетическое откровение новой веры. В утренних сумерках Христос с фонарем в руке стучится в запертую дверь, возле которой все заросло сорняками. Картина Ханта тиражировалась миллионами экземпляров и превратилась в средоточие викторианской духовности, в икону эпохи, пропитанную символизмом, исполненную чувства и гиперреалистических деталей, тяжелых и сладких, как сливовый пудинг. Я помню эту картину с тех времен, когда меня готовили к причастию; позднее я встречал ее у старьевщиков в виде гравюр в старых рамах, пока в конце концов не увидел оригинал в Оксфорде. Вдова Комбе передала картину Кибл-колледжу, и в его часовне построили специальный боковой придел для самого популярного духовного изображения Англо-католической церкви. Колледж, тогда уже испытывавший финансовые затруднения, за шесть пенсов позволял посетителям любоваться виртуозной игрой света, однако художник, узнав об этом, пришел в такую ярость, что в 1900 году написал копию и подарил собору Св. Павла. С тех пор Оксфорд потерял монополию и на этот «Свет мира».