— Вот видите, — сказал я, — у нас в ВВС нет солдат-денщиков. У нас совсем другие отношения между рядовыми и офицерами.

— Неужели? — ответил он. — Когда солдаты, получившие наряд на кухню, подают вам еду, разве вы не относитесь к ним как к слугам?

Мне не хотелось затевать идеологический спор, поэтому я не стал продолжать. Анвару очень хотелось узнать, есть ли в израильских военно-воздушных силах американские летчики. Ему хотелось узнать о черных ящиках «Миражей», которые, по его словам, обеспечивали нам превосходство над египтянами в области электроники. Однако я понимал, что на самом деле их интересует информация о том, каким образом израильские ВВС могут сбивать самолеты в воздушном бою. Он хотел услышать о боевой подготовке летчиков. Это были не те вопросы, на которые можно дать краткий и точный ответ, можно было позволить себе преувеличения или, напротив, напустить тумана. Поэтому я давал крайне многословные и расплывчатые ответы, находя в этом определенное удовольствие.

По его просьбе я описал бой, в котором меня сбили. Странно, но я почувствовал унижение, когда повторил придуманный мной позывной Ограда-2 вместо Тюльпан-4. Дело в том, что я очень любил и хорошо помнил позывные, которыми пользовался во время важнейших вылетов. Мне было больно, что Тюльпан-4 был позывным того вылета, из которого я не вернулся.

Анвар хотел знать о системе противовоздушной обороны Тель-Авива. «Я ничего о ней не знаю, — ответил я. — Не думаю, что у нас есть специальная система для защиты Тель-Авива».

— Нет, есть! — настаивал он — Тель-Авив — крупнейший город Израиля, его финансовый центр. Тель-Авив — столица Израиля. У Тель-Авива должна быть отдельная система ПВО.

Лежа в постели, я не смог сдержать возмущения:

— Столица Израиля — Иерусалим, а не Тель-Авив!

— Нет, нет, — контратаковал Анвар, — Аль-Кудс[29] не ваш, это арабский город. Ваша столица Тель-Авив.

— Столица — Иерусалим! — без колебаний ответил я. — Наш президент в Иерусалиме, кнессет в Иерусалиме, правительство в Иерусалиме. Иерусалим — столица Израиля.

По всем мыслимым и немыслимым параметрам Шестидневная война стала поворотным моментом в истории Израиля. Прежде всего, эта война доказала, что Израиль является самым сильным государством на Ближнем Востоке, превосходящим все арабские государства как по отдельности, так и вместе. Как выразился генерал-лейтенант Хаим Бар-Лев, бывший в ту войну заместителем начальника Генерального штаба, Израиль сделал это «убедительно, быстро и элегантно».

Войне предшествовал трехнедельный период, в ходе которого арабские государства сжимали кольцо вокруг Израиля. Первую скрипку играл Египет Гамаль-Абдель Насер, сосредоточивший крупные воинские силы близ израильско-египетской границы, закрывший Тиранский пролив (израильские морские ворота на юг, из Красного моря в Индийский океан) и заключивший наступательный союз с Сирией, куда были переброшены войска из арабских стран, не имевших общей границы с Израилем.

Все это происходило на фоне агрессивной пропаганды во всех средствах массовой информации — пропаганды, призывавшей покончить с Израилем раз и навсегда. Однако в то время, когда весь народ был охвачен страхом, израильская армия подготовила величайший военный сюрприз двадцатого века. Когда началась война, израильские ВВС в течение одного дня уничтожили военно-воздушные силы Египта, Сирии и Иордании, сделав их сухопутные силы на всех трех фронтах беззащитными и уязвимыми. В течение шести дней Израиль разгромил армии трех арабских государств и захватил территорию, в четыре или пять раз превосходящую его собственную, включая Иерусалим[30].

Шестидневная война изменила соотношение сил между Израилем и его соседями. Анвар, видимо, об этом позабыл.

— Аль-Кудс не ваш, мы заберем его обратно! — твердо к сказал Анвар.

Я повернул голову в сторону Саида:

— Я отказываюсь продолжать допрос, если Иерусалим не является столицей Израиля!

Ответ Анвара не заставил себя ждать:

— Не вынуждайте нас поступать с Вами иначе. Мы это можем.

Атмосфера в комнате сразу изменилась.

— Иерусалим — столица Израиля! — сказал я и положил голову на подушку. Сложившуюся ситуацию никто из нас не предвидел. Полминуты прошло в безмолвии; всем было ясно, что допрос пошел не так, как предполагалось всеми разумными сценариями. И что теперь? Как мы будем из этого выбираться?

— Господа, господа! — вмешался Саид. — Вы оба летчики, оба офицеры, оба воины. Вам не следует лезть в политику. Пожалуйста, продолжайте заниматься делом.

Неужели он только что назвал меня господином? Здесь, в тюрьме Абассия? Я — господин? В этом гипсе и с идиотскими усами?

Мы с Анваром посмотрели друг другу в глаза, пытаясь понять, какой маневр будет в этот момент оптимальным. Анвар принял предложение Саида, и мы оба устремились к лестнице, предложенной Саидом, чтобы мы смогли «слезть с дерева».

Анвар продолжал допрос до трех часов утра. Когда он собрался уходить, я испытал искреннее сожаление. С тех пор как я был в плену, это был первый человек, вызвавший у меня неподдельное уважение.

Допросы продолжались, Анвар вернул бразды правления Азизу. Теперь они приходили раз в два или три дня, неизменно между десятью вечера и тремя-четырьмя утра. Я чувствовал, что мои нервы понемногу успокаиваются.

Время от времени обнаруживались различные нестыковки. Всякий раз, когда Азиз входил в комнату, мне нужно было пять минут, чтобы мое тело уняло внутреннее смятение и я избавился от нервозности и страха. Мысли о том, что именно в этот вечер они получили информацию, которая разрушит все, что было сказано прошлой ночью, вводили меня в это состояние. Я чувствовал, что не могу удержать и жонглировать таким количеством «шариков лжи», так что еще немного, и они начнут падать на пол. Поэтому после очередного допроса, когда Азиз уже собирался уходить, я сказал, что сообщил все, что знаю, и потребовал встречи с представителем Красного Креста. Азиз насмешливо взглянул на меня, и тогда в порыве гнева я заявил, что ему незачем возвращаться в эту комнату, — я сказал все, что имел сказать.

Это произошло в два часа ночи.

В три часа ночи я снова был в одиночной камере.

Настало утро. Дверь камеры отворилась. На пороге стоял Осман, заступивший на дневную смену.

— Kedha kwayis, уа kalb! — сказал он с мерзкой улыбкой, обнажившей его верхние зубы. «Так тебе и надо, собака!» Он оглядывал крошечную камеру, словно генерал, осматривающий поле боя. Закончив, он угрожающе взглянул на меня, и удалился. Я услышал скрежет ключа в замке и звук удаляющихся шагов.