Про свои походы домашним старушка не говорила. Внукам, которые на июль к деду с бабкой в гости прибыли, наездившись по своим Кипрам, к соседскому дому подходить запрещала. Алкашом Василием пугала. Дед охотно помогал. Хотя дело даже не в мужике этом было, а в Аннушке. Берегли старики внуков, воспитанных в достатке и тепле. Не надо им было знать, как некоторые детки растут – в нищете, неприкаянные.

Маня часто, пока Аннушку на руках качала, разговаривала с ней. Объясняла, что и как называется. Про жизнь говорила. Очень ей хотелось когда-то девочку, а получались одни пацаны – что сын, что внуки. Теперь уж и надеяться не на что, до правнуков она не доживет: семьдесят семь как-никак. Аннушку она называла по имени, и та привыкла понемногу, стала поворачивать головку на знакомый звук. Правда, их душевные разговоры недолго продолжались: мамаша однажды протрезвела раньше времени и застала бабу Маню с Аннушкой на руках.

– Что ты, Маня, нельзя тебе тут! Василий увидит, голову мне оторвет.

– Да за что же? – возмутилась баба Маня.

– Не любит, когда лезут в нашу жизнь. Говорит, бабам одна радость – языком налево-направо чесать.

– Слушай его больше!

– И я тебя видеть не хочу. – Мамаша обхватила себя руками, как будто на жаре вдруг замерзла. – Ты у меня сыновей отняла!

– А лучше было им с голоду умереть? Сто раз я тебя предупреждала: бросай пить.

Мамаша смотрела из-под сдвинутых над опухшими веками бровей. Ждала, когда соседка уйдет.

– Ты посмотри, до чего вы своим пьянством ребенка довели, – баба Маня не унималась.

– Наш ребенок – как можем, так и растим! – Мамаша нервно дернулась и толкнула Маню в плечо. – Аннушку отдавай.

Баба Маня покачнулась от неожиданности, переступила на месте, чтобы не упасть, и передала малышку матери. Та сразу прижалась к родительнице, ласково заворковала. Как будто лучше всех в мире понимала, кому обязана своим появлением на свет. Маня не выдержала – слезы покатились из глаз. Так и пошла домой, держась за сердце и роняя с морщинистого подбородка крупные капли. А сквозь них видела Аннушку, ласкающуюся к полной, упрятанной в изношенное платье, груди.

На этом приходы Манины прекратились. И жизнь Аннушки осталась такой, как была. Недолго она по старушке скучала: выпали ее визиты из памяти, словно той и не было никогда.

На улице похолодало, зарядили дожди. Чемодан со двора убрали, и приходилось Аннушке теперь все время лежать в кроватке. В свои два месяца она еще не пыталась держать головку и не хотела поднять ее, лежа на животе. Не думала взять в ручку единственную игрушку – старого резинового пупса, – не пробовала его на вкус. И хотя среди вещей, которые баба Маня то и дело оставляла для Аннушки у калитки соседей, были и погремушки, и новая соска, и даже новомодный прорезыватель для зубов, малышка об их существовании ничего не знала. Все подношения исчезали бесследно. Мамаша ни словом, ни жестом Василия за это не упрекала: как решит муж, так и правильно. Ходила по струночке, слово боялась сказать.

Чем больше подрастала Аннушка, тем хуже становился Васин характер. Каждый день с женой драку затевал, а как дочку видел, норовил ударить или чем-нибудь в нее швырнуть. Мамаша только и успевала ребенка собой прикрывать.

Только когда отец надолго уходил из дома, у Аннушки начиналась жизнь. При нем мать не смела доченьку приласкать. А без Василия наступало раздолье. Могла песенку Аннушке спеть, взять на ручки, по душам с ней поговорить.

– Плохая тебе досталась мать, – винилась она, прижавшись помятой щекой к пушистой макушке, – все понимаю, а сделать ничего с собой не могу. Дурная натура. Ты уж меня прости.

Аннушка тихонько шевелилась у нее в руках, заходилась в тяжелом кашле. Потом успокаивалась, устраиваясь удобнее. Согревалась маминым теплом и начинала улыбаться.

– Прощаешь?! – мамаша расцветала. – Знаю я, надо бы Васю выгнать. Плохо тебе с ним. Но ведь без него я не смогу. Люблю его сильно: хоть на куски пусть режет, только бы был со мной. Как тебе объяснить… Маленькая ты еще, не поймешь.

Малышка внимательно смотрела на маму, даже не моргала. Ей так нравилось, что она как ласковый ручеек – говорит, говорит. В такие минуты Аннушка наполнялась счастьем.

– Меня ведь многие обижали. Ни за что, просто так. Полюблю человека, потянусь к нему всей душой, а он поиграет и бросит. Да еще с пузом. Шутка ли, три раза вот так! Стыдно. Сначала думала, вены порежу, не стану жить. Но детишек-то как погубишь? Жалко. Рожала. Ванюшка появился сначала, старший твой братик. Славный такой, на папку похож – красавец. И умненький, весь в него. Миша мой аспирантом был, представляешь? Приехал к нам в деревню на лето диссертацию писать. А тут я. Образование – девять классов. Только-только маму похоронила. Он меня пожалел, на целый год жить остался. Я готовила, стирала, работу в городе нашла. Кормить-то надо молодую семью. А он работу свою писал. Сейчас уже большой человек, наверное. Я потом долго ждала. Может, вспомнит? Знал ведь, что ребеночек должен родиться. Нет, забыл…

Аннушка глубоко вздыхала, и мама с силой прижимала ее к груди. Тискала, целовала.

– Умненькая ты моя, – радовалась она, – все чувствуешь, понимаешь. Тебе бы мамку другую… Дальше-то будешь слушать?

Она вставала с места и начинала возбужденно ходить по дому, взад и вперед.

– Мне бы тогда остановиться, а я не смогла. Знаешь, когда в сердце рана. Пить начала. С пьянством, да с Ванечкой на работе меня держать не стали. Официантка и выглядеть, и соображать должна. Можно людей понять. Кому нужны такие кадры? А желающих-то кругом пруд пруди. Каждый день в город со всех поселков и деревень полные электрички идут. Каждому нужен кусок хлеба. В общем, завела я огород, с него и кормились.

Мамаша встала у окна, печально глядя на сорняки в человеческий рост.

– Все бы ничего, но не могу я одна. Пустота внутри – ноет, болит. Вот и дачники были. Бывшие клиенты кафе даже из города заезжали. Я рада была. Говорила, живи, родной, сколько хочешь. А он на выходные приедет и в понедельник домой. Оказывается, у каждого – своя жена. В общем, как Коленька появился, я толком не знаю. Но мальчик хороший. Застенчивый такой.

Аннушка начинала кряхтеть и крутить головкой, чтобы для полного счастья получить грудь.

– На-на, покушай, – мамаша торопливо соглашалась, – поешь спокойно, пока Васи дома нет. Так о чем я? Ах, да. Приехал к нам в деревню один человек. В поселок ездил работать на строительство, а у Клавы угол снимал. Какие-то они родственники дальние, седьмая вода на киселе. Уж она его и так, и эдак пыталась охмурить. Он ни в какую. Начал ходить ко мне. Стали мы жить одной семьей. Он и с мальчишками возился, и продукты домой носил. Не пил, ничего такого. И я с ним капли в рот не брала. Хороший человек этот Лаврентий. Но как работа закончилась, засобирался домой. На Украине двое детей и жена. Я в слезы. У нас, говорю, трое уже, считай. А он как скала. Маленький Лавруша вместо него остался.