— Кого же ты сегодня обработал? — спросил он. — Я столько зарабатываю за месяц.

Суховяк говорил неправду, зарабатывал он больше, но не видел повода посвящать окровавленного грабителя в свои дела. Кошелек бросил возле головы Лёлека.

— Тут тебе на трамвай, — сказал он. — И обходи меня за версту.

Взял Йоасю за ручку, сказал:

— Дядя заболел, у него головка закружилась.

Они вышли из ворот. Красавчик Лёлек с трудом встал. Но идти пока не мог. Оперся о стену и так стоял, тяжело дыша. Из носа все еще текла кровь. Был весь разбитый, униженный, переполненный ненавистью.

Вновь им предстояло встретиться через двадцать лет. Виктор Суховяк как раз вышел из тюрьмы человеком преждевременно постаревшим, с клеймом отребья общества и реакционера. Однако государственные власти не поставили крест на этом несчастном продукте капитализма. Виктору Суховяку дали направление на завод строительных материалов, где ему предстояла работа на бетономешалке. С бетоном Суховяк никогда в жизни дела не имел, если не считать пола тюремной камеры, зато обладал живым умом, твердым характером и потому тешил себя надеждой, что как-нибудь справится. В конечном счете многого от жизни уже не ждал. Итак, снабженный направлением, он отправился к начальнику отдела кадров завода. Начальник оказал ему кислый прием, как, впрочем, поступал всегда по отношению к новым работникам с темным уголовным прошлым. Он прочитал направление, скривился, положил бумажку на стеклянную поверхность письменного стола, широкого, несколько обшарпанного. Начальник тоже выглядел довольно обшарпанно. Лицо одутловатое, а мягкие светлые волосы уже с пролысиной. В комнате было солнечно, день летний, небо безоблачное. Виктор Суховяк разглядывал начальника и молчал. Тот произнес:

— Вы работали когда-нибудь на бетономешалках?

— Нет, пан начальник, — ответил Виктор Суховяк. — Но человек может всему научиться.

Начальник кивнул. Довольно скептически.

— А за что вы сидели? — спросил он.

— Там написано, — ответил Суховяк. — Разбойное нападение и телесные повреждения.

— И на что вам это, Суховяк? Разве не лучше честно трудиться для страны, для общества? Хочу надеяться, что вы меня не разочаруете, Суховяк. Они сюда таких вот присылают, а у меня потом одни неприятности — но вы, похоже, человек приличный, так что мы вас принимаем. С испытательным сроком, естественно. То нападение, это, наверное, в первый раз, да?

Виктор Суховяк усмехнулся и ответил:

— Нет, пан начальник. Во второй. А в первый раз я во время войны одного мазурика обработал, на улице Медовой в Варшаве.

Начальник внезапно побледнел, прикусил губы, внимательно посмотрел в глаза Виктора.

— О чем это вы болтаете? — сказал он тихо.

— О нас, — ответил Виктор Суховяк. — Отделал я тебя тогда, как положено!

— О чем вы болтаете? — крикнул начальник. Руки у него тряслись. — Тоже нашелся! Вы что думаете, Суховяк? Что слово уголовника имеет здесь какое-нибудь значение? Что ваша клевета что-нибудь здесь изменит?

— Я ничего не думаю, зато знаю жизнь, — ответил Виктор Суховяк. — Когда они начнут копать вокруг тебя, падаль вонючая, уже не выкрутишься. Думаешь, мне не поверят? Еще как поверят. В них сидит чертовски сильное желание вершить правосудие. Никакой партбилет тебе не поможет, никакая должность.

— Не ори, — проворчал начальник. — Ну какой тебе в этом толк, скажи? Тебе какой толк? Получишь у меня работу, можешь здесь жить, как у Христа за пазухой. Я-то в случае чего сумею оправдаться… От всего откажусь! Клянусь Богом, буду все отрицать!

— Не болтай так много, дерьмо, — прервал его Суховяк, — сам не знаешь, что плетешь. Перед кем собираешься отрицать? Перед кацапами из гэбэ? Там не таких, как ты, раскалывают. Но кто тебе сказал, что я к ним побегу? Разве я говорил?

— Садись, — сказал Красавчик Лёлек. — Садись, курва вшивая…

— Раз приглашаете, пан начальник, почему не сесть, — ответил Виктор Суховяк и сел на стул перед столом.

Говорили долго. Секретарша даже начала беспокоиться. Дважды соединяла телефон начальника, и дважды он резко крикнул:

— Не соединять! Я занят!

Наконец расстались. Красавчику Лёлеку это обошлось в кругленькую сумму. А на прощанье Виктор Суховяк потрепал его по щеке. Ласково, но по-мужски — стало больно. На сердце у Лёлека стало больно. Остался в кабинете, как двадцать лет назад в подворотне на Медовой, с чувством бессилия, унижения и страшной ненависти.

Виктор Суховяк, по рекомендации Красавчика Лёлека, получил на другом предприятии работу, которая лучше оплачивалась. Больше они никогда уже не встретились.

Через несколько лет Виктор Суховяк стал инвалидом труда и получил скромную пенсию. Он страдал костным туберкулезом, с трудом передвигался. Жил на окраине в маленькой комнатке, в старом сыром доме. Единственным развлечением для него было — глазеть через окно на улицу. Она не была оживленной. Разглядывал молодых женщин с детьми, мужчин, спешащих на работу или в пивную, сварливых, любопытных старушек, сплетничавших, сидя в скверике. Иной раз и сам он выходил в скверик, садился на лавку, беседовал со стариками. Но чувствовал себя все хуже и из дому выходил редко.

Вечерами, если долго не приходил сон, он тихо плакал. Сам не знал из-за чего. Но слезы приносили ему облегчение. А когда поздней ночью засыпал, ему снилась война и оккупация. Люди часто видят сны о лучших мгновениях своей жизни. Так что он не был исключением, хотя ни один последователь Фрейда не извлек бы из его снов никакой пользы. Ибо, когда Виктору снился шкаф, это совершенно не означало, что у него возникало желание прирезать какую-нибудь бабенку, зато сидел в том шкафу еврей и говорил Виктору Суховяку: «Я очень вам благодарен за такую огромную услугу!» А Виктор с достоинством отвечал: «Я сделал это не из любви к вам, пан Пинкус, просто мне хорошо заплатили! А теперь сидите и не рыпайтесь, потому что женщина, которая здесь живет, труслива, как задница Гитлера!»

Да и кому в этой стране не хотелось бы спустя годы видеть такие сладкие сны? Но посещали они только Виктора Суховяка и, может, еще несколько десятков человек. Подобные сны обычно обходят стороной хорошо откормленных ветеранов. Мудрый и всезнающий Морфей дарит их тощим учительницам в маленьких местечках, старым судьям на пенсии, инженерам, железнодорожникам или садовникам, а еще — базарным торговкам и довоенному ворью. Но о том, что эти люди некогда совершили, можно узнать, лишь подслушав слова, которые они произносят сквозь сон.

X

Портной Аполлинарий Куявский занимал пятикомнатную квартиру, на третьем этаже, с балконом, окнами на улицу Маршалковскую. В комнатах были высокие изразцовые печи, а одна из них, в гостиной, отличалась особой красотой — была украшена розетками и дверцами из чугунного литья в виде дворцовых ворот. На первом этаже того же дома у Куявского было свое «ателье», немного темноватое, зато просторное, состоящее из трех помещений. В первом он принимал клиентов, снимал с них мерку, а клиенты смотрелись в зеркало. В задних помещениях «ателье» работали подмастерья, три швейные машины «Зингер» стрекотали с утра до вечера. Пар поднимался густыми клубами, когда тяжелые, раскаленные утюги прижимали влажное полотно к предметам гардероба, подвергавшимся утюжке.