— Разумеется, надо заранее освободить его от оружия, — втолковывал дядя Кузя. — Затем меняетесь. Ничего мудреного: ноги идут, а ты себе спишь, голова отдыхает.

«Ничего мудреного»! Так почему же эти знания и опыт нам не преподали в училище?! Зато нас научили, как вести себя по уставу при встрече с начальством: сначала положено поприветствовать и только потом представиться. Смертельно важно! — на плацу да на кумачовой дорожке начальственного коридора.

Фронтовая жизнь быстро развела нас, и до конца войны я ничего не знал о старшине, даже погиб он или остался в живых. В конце сорок шестого — я только распрощался с армией — однажды в телефонной трубке раздался спокойный глуховатый голос, я сразу узнал его: дядя Кузя! Он разыскал меня и пригласил на семейный юбилей — серебряную свадьбу. Я поехал и испытал радость от встречи с удивительно мудрым и добрым человеком.

Где-то в конце 50-х годов позвонила его жена и сообщила печальную весть: муж внезапно скончался от инфаркта. Я поехал на похороны. Ехал я на электричке, до платформы «Серп и Молот», как и говорил дядя Кузя, и по пути только что не молился. Как я благодарен судьбе! Как же часто мне везло на добрых людей, и всегда они появлялись в самое нужное время, словно их посылала мне какая-то добрая волшебная сила. Вот и дядя Кузя… Сколько жизней спас этот человек своим душевным вниманием, добрыми советами!..

Маврий

Собрались спать; завтра особый день — встреча с командирами и определение всех в строй. Внезапно к нам подошел невысокий белобрысый совсем юный солдатик — гимнастерка и брюки висели на нем, как на вешалке. Попросив разрешения, он подсел к затухающему костру и сразу заговорил:

— Вы вроде бы грамотные, в сапогах, а мы — обмоточники, как мой тятя на Первой мировой, потараторим маленько. Я сам мордвин, четыре класса кончил, телеги чинил в колхозе, уважали деревенские. Маврием зовут. Так вот, завтра, глядишь, разберут всех кого куда, расстанемся, и поведут убивать. Так вот: как мне поступать? Мы верующие, папаня и маманя за веру дважды на Севере побывали. Так вот, привезли нас на человекобойню — так тятя окрестил ЭТО, мол, как иначе ЭТО назвать? Так вот: как же так — стрелять в человека? Нам вера не позволяет.

Тут Юрка резко сказал:

— Немец — не человек, а фашист, убийца. Знаешь ты это, солдат? Чего его жалеть!

— Так-то говорят… А разве фашист не живое существо?

— Вот тебе на! Все мы станем стрелять в противника, а ты в воздух?

— Выходит так-то.

— Да тебя, живое существо, судить следует. Ты это понимаешь?

— Так-то…

— Что же ты думаешь?

— Себя бы прихлопнул. Опять же… вера не позволяет. — Казалось, еще минута, и он захлюпает.

Да держал ли этот солдат винтовку в руках? Может, и его перед фронтом на палках учили, мы уже слышали о таком от новобранцев. Зачем он обратился к нам? Захотел исповедаться? Посоветоваться, найти ответ на раздиравшие душу сомнения? Видно, страшно показалось говорить о таком с командиром, с товарищами. Впервые в жизни я встретил религиозного человека, мне даже жалко его стало, захотелось помочь — но как? Мы же, черт возьми, все в одной упряжке, для всех нас сегодня первый фронтовой день.

Юный солдатик сильно нервничал, искал необходимые слова, стараясь получше объяснить свои переживания, моляще глядел на нас:

— Так вот, как мне быть? Я на вас надежду положил. Тятя учил: «Приедешь на войну, Маврий, учуешь доброго человека — доверься ему: мол, так и так, — и проси совета».

— Вот-вот! — сказал Юрка, похлопав его по плечу. — Держи язык за зубами, солдат, — вот мой главный совет. Поступай как знаешь, не маленький, но запомни: попадешь к фашистам — они с тобой церемониться не станут, быстро прихлопнут, не сомневайся.

Неожиданно Маврий потянулся к Юркиной руке — ну и дела! Видно, хотел поцеловать, но Юрка вовремя отстранился и сделал вид, что ничего не заметил.

Маврий стал рассказывать о своем роде:

— Папаня семью в строгости держал, так-то говорил: «Трудись сызмальства, Маврий. Не ной, ты не баба. Не болтай зазря. Не вой на тяжбы голода и холода — терпи. Крестьянская жизнь — не мед, но не изменяй ей, в нашем роду она заведена была еще дедами. Но в обиду себя не давай. Живи по-людски. Главное, веру не забывай. Без нее пропадешь!» Так-то. А у нас во взводе русских мало, почти одни турки (видимо, узбеки): молчат или молятся своему богу да изюм едят. Набрали из дома полные мешки, сами едят, а нам — по пять изюминок в день, и те считают. Злыдни, в деревне таких— под лед головой.

Я вмешался в его монолог:

— Ну нет уж, Маврий, тут ты не прав, нехорошо «под лед головой». Ты же видел: они не варили выданные продукты, ели сырыми, потому, наверно, и дорожат остатками изюма. Может, им вообще наша еда не подходит. Люди разные, и вера у них разная, но не бывает человека без доброты.

Юрка тут же отозвался:

— Я не уверен. А немец-бандит?

Маврий вопросил:

— К чему призывает турков ихний бог, станут они воевать?

Юрка усмехнулся:

— Что ж, Маврий, сам с ними не потараторил — глядишь, и среди них унюхал бы доброго человека?

— Я-то похлопотал, да без толку — не тараторят они по-нашенски и я ихней речи не разумею.

— Как же командиры учить их будут?

— Так на то толмачи пригодны.

— Я так думаю, — сказал Юрка. — На фронте, как и в деревне, жизнь не мед. Вот и будем воевать по правилам твоего отца: «Не вой. Терпи. Не изменяй». Так-то и будем верны присяге.

— Так-то правда. Ладные вы. Может, еще и встретимся. От души вам — за хлопоты да угощение.

Маврий поднялся. Два шага, и растворился в ночи.

Да, верующим всем нелегко, а узбекам во много раз труднее. Все мы всего один день на фронте, а сколько уже сложностей. Примерно через полгода во время боев за Ржев в соседней части произошел забавный случай. На переднем крае пропал с поста солдат-узбек: стоял с ружьем, а потом исчез. Подумали, что перебежал к немцам. На следующий день к вечеру он приполз живой и невредимый, в кармане записка на русском языке: «Нам такой „язык“ не нужен. Возвращаем обратно».

Ночь выдалась теплая. Мы с Юркой всегда вместе, но сегодня разговор не клеился, все мысли — о завтрашнем дне. Понимая, что это, возможно, последний наш «философический разговор», как мы называли свои беседы, я спросил:

— Как думаешь, скоро на передовую? Что мы знаем о противнике?

И сразу почувствовал, что Юрка в дурном настроении.

— Ты задал два вопроса. На первый, наверное, лучше, чем я, ответил бы тебе тараторщик, он часто общается с богом. А на второй ты сам знаешь ответ. Как учил «вонючий цитатник»: «Немцы — фашисты, убийцы, мародеры, насильники, гитлеровские головорезы…» Он политрук, ему виднее.