— Весьма любезно с твоей стороны. Э… весьма.

Как протаранить словами эту стену почти издевательской учтивости? Генри спросил:

— Вы не получали каких — нибудь вестей о моих родителях за долгие пять лет моей с ними разлуки?

— Пять лет! Чем же ты занимался, скажи на милость?

— Я был кабальным, сэр. Но как мои родители?

— Твоя мать скончалась.

— Моя мать скончалась, — повторил Генри шепотом. (Как долго она прожила после его ухода? Особого горя он не ощутил, и все же в этих словах было что — то необъятное, что — то бесповоротно окончательное. Было — и больше не будет никогда.) — Моя мать скончалась, — пробормотал он. — А мой отец?

— До меня дошли вести, что твой отец предается странным чудачествам в розовом саду. Мне об этом написал сквайр Рис. Он срывает полностью распустившиеся цветки и подбрасывает их в воздух, словно в изумлении. Лепестки усыпают землю, а соседи останавливаются поглазеть и смеются над ним. Роберт всегда был чудаком, а вернее, всегда был помешанным, не то при Иакове Первом он мог бы пойти далеко. Сам я всегда полагал, что он покроет себя позором. Так или эдак. Он не почитал ничего, что достойно почитания. Зачем ему понадобилось подкидывать розы у всех на глазах и позволять, чтобы над ним смеялись? Это ставит в глупое положение его… э… родственников.

— И вы полагаете, дядя, что он и правда сумасшедший?

— Не знаю, — сказал сэр Эдвард и добавил с легким раздражением: — Я просто говорил о том, что мне написал сквайр Рис. Моя должность не оставляет времени для праздных домыслов. Как и для пустых разговоров, — добавил он подчеркнуто.

Мерное позвякивание арфы давно оборвалось, и теперь из — за портьеры вышла тоненькая девушка. Разглядеть ее в вечном сумраке оказалось нелегко, но, во всяком случае, она была не столько красива, сколько гордо миловидна. Платье ее отличалось мягкостью красок, лицо выглядело бледным. Даже волосы ее были бледно — золотыми и легкими. Она выглядела, как усталая бесцветная тень сэра Эдварда.

При виде Генри девушка вздрогнула от неожиданности, а он почувствовал, что она внушает ему робость, сродную с растущим страхом перед сэром Эдвардом. Она поглядела на Генри так, словно он был нелюбимым кушаньем, оттолкнуть которое ей мешала благовоспитанность.

— Твой кузен Генри, — коротко объяснил сэр Эдвард. — Моя дочь Элизабет, лишившаяся матери еще малюткой. — Он нервно добавил, точно не ожидая ничего хорошего от этой встречи: — Душенька, не следует ли тебе еще немного позаниматься музыкой?

Она сделала Генри еле заметный реверанс и поздоровалась с ним голосом, очень похожим на голос отца:

— Как вы поживаете? Да, сэр, мне, конечно, надо еще поупражняться. Последняя пиеса очень трудна, но красива. — Она скрылась за портьерой, и вновь послышались медленные равномерные аккорды.

Генри собрался с духом, хотя и боялся этого человека:

— Мне хотелось бы поговорить с вами вот о чем, сэр. Я задумал заняться флибустьерством, дядя, в открытом море на большом корабле с пушками. А когда я захвачу достаточно призовых судов и моя слава привлечет тьму людей, я возьму испанский город для разграбления и выкупа. Я хороший моряк, дядюшка. Мне кажется, я смогу вести корабль в любую погоду, и я знаю, как правильно подготовить кампанию. Я много читал о древних войнах. Флибустьеров я сделаю силой, какой они еще никогда не были. Я создам из них армии и военные флоты, дорогой дядюшка. Со временем я возглавлю все Береговое Братство, и это будет вооруженная сила, которая вынудит считаться с собой. Вот что я обдумывал и взвешивал в долгие годы моей кабалы. Сердце мое рвется совершить все это. По — моему, цель моих грез — славное имя и огромное богатство. Я знаю, на что я способен. Мне двадцать лет. Последние годы я провел в море. У меня есть тысяча фунтов. Человека, который поможет мне сейчас, который станет моим компаньоном, я сделаю богатым. Я знаю, что могу совершить все, что обещаю. Как твердо я это знаю! И прошу вас, дядюшка, добавить к моей тысяче такую сумму, чтобы я мог купить оснащенный корабль и собрать под свое начало храбрую вольницу. Если вы вверите мне еще одну тысячу, я клянусь сделать вас гораздо богаче, чем вы были до сих пор!

Арфа уже не звенела. Едва юноша начал говорить, как сэр Эдвард поднял ладонь, словно стараясь остановить поток его слов, но такая преграда их не сдержала. Когда арфа смолкла, сэр Эдвард тревожно покосился на дверь. Но теперь он весь сосредоточился на Генри.

— У меня нет денег для рискованных предприятий, сказал он резко. — И у меня нет больше времени на болтовню. С минуты на минуту приедет губернатор, чтобы посоветоваться со мной. Но все — таки я скажу, что ты безумный мальчишка без царя в голове и твои дурацкие затеи доведут тебя до виселицы. Твой отец такой же, как ты, только безумие у него не в делах, а в мыслях. И должен напомнить тебе, что между Испанией и Англией сейчас мир. Не очень добрый, но мир. И если ты займешься разбоем, мой долг будет позаботиться, чтобы ты понес кару, как бы тяжело мне это ни было. Власть круглоголовых кончилась, и те бесчинства, на которые Кромвель смотрел сквозь пальцы, теперь беспощадно пресекаются. Запомни мои слова, ибо мне не хотелось бы повесить своего племянника. А теперь позволь пожелать тебе всего хорошего.

В глазах Генри стояли слезы горького разочарования.

— Благодарю тебя за твой визит, — сказал его дядя. Прощай.

И он скрылся за портьерой.

Генри угрюмо брел по улице, как вдруг увидел впереди свою кузину, которую сопровождал высокий негр. Он замедлил шаг, чтобы дать ей уйти вперед, но девушка почти остановилась.

«Быть может, она хочет поговорить со мной», — подумал Генри, нагнал ее и с изумлением обнаружил то, что скрыл от него сумрак в комнате: она была еще совсем девочкой — лет четырнадцати, никак не больше. Элизабет обернулась к нему, когда он поравнялся с ней.

— Здесь, в Индиях, вы нашли какие — нибудь интересные занятия? — спросил Генри.

— Столько, сколько можно было ожидать, — ответила она. — Мы ведь живем здесь уже давно. — Маленьким зонтиком она прикоснулась к руке своего раба и свернула за угол, и юному Генри осталось только смотреть ей вслед.

В нем бушевала злоба против этих гордых родственников, которые сторонились его, точно прокаженного. И отмахнуться от них, как от глупых ничтожеств, он не мог: слишком большое впечатление они на него произвели. Им удалось заставить его почувствовать, что он совсем одинок, беспомощен и очень, очень юн.

Тесный лабиринт Порт-Ройала тонул в грязи, размешенной в густое тесто колесами повозок и мириадами босых ног. Порт-Ройал походил на город не больше, чем дворец вице — губернатора на Уайт-Холл. Вместо улиц — узкие проулки с деревянными домишками по обеим сторонам. И у каждого домишки балкончик, и на балкончиках сидели люди и смотрели на проходящего внизу Генри — смотрели не с любопытством, а устало, как больные следят за мухами, которые ползают по потолку.