— Знаешь, а я от нее отнюдь не в восторге, — сказал я, словно бы подводя итог своим обстоятельным размышлениям.

— Меня это радует, потому что в подобных ситуациях я предпочитаю иметь поменьше единомышленников.

— Дело тут совсем не в этом, а в том, что я… я ей не доверяю.

— Да ладно тебе, Карл! Не начинай опять про ту злополучную книгу! Ты уж слишком близко принимаешь все к сердцу.

— Дело не только в этом, — попытался я себя оправдать. — Дело… В общем, она совершает… странные поступки. Она ведет себя как-то странно, не в соответствии с тем, чего следует ожидать от такой девушки, как она, — оставшейся без средств к существованию несчастной сироты из Богом забытого испанского городишка.

— Какие еще странные поступки? — спросил Ричард.

В этом вопросе улавливалось скорее раздражение, чем любопытство, и раздражение это наверняка было вызвано тем, что он считал все мои обвинения в ее адрес всего лишь результатом игры моего воображения.

Нельзя сказать, что мне очень хотелось поделиться с Ричардом своими сомнениями относительно нее — и тем самым уподобиться одной из тех любящих посплетничать дамочек, которые всегда имелись в окружении нашей матушки, — однако мне пришлось сделать это, чтобы не выглядеть в глазах Ричарда лживым очернителем.

— Пару дней назад я застал ее в оранжерее — застал там очень рано утром. Она была одета во все белое и принимала разные… замысловатые позы, как будто занималась какой-то странной гимнастикой.

По мере того, как я пытался описать то, что видел, чувствуя, что мне не хватает подходящих слов, — их не хватало, возможно, потому, что мои лингвистические способности были ослаблены алкоголем, — перед моим мысленным взором маячил образ этой девушки, которая, казалось, танцевала с большими паузами между движениями, изображая собой то бабочку, то цветок, то птицу, то какую-то восточную богиню… Да, мне пришлось признать, что я наблюдал за ней в оранжерее довольно долго, восхищаясь красотой поз, которые принимало ее тело. Однако дело не в том, насколько красивой и гармоничной была эта гимнастика, а в том, являлась ли она приемлемой для девушки из приличного общества.

— Ну и что? Она, наверное, делала утренние физические упражнения. Такие упражнения сейчас рекомендуют делать все без исключения доктора, — стал оправдывать ее Ричард. — Я не вижу ничего плохого в том, что она хочет быть в хорошей физической форме.

— А те странные языческие талисманы, которые она всегда носит на шее, — продолжал я, делая вид, что не расслышал довод Ричарда. — Такие, как она, девушки обычно носят на шее жемчужные ожерелья или же медальончики с изображением чудотворной Богоматери… Кроме того… — продолжал я, намереваясь представить самый весомый из имеющихся у меня доводов (вообще-то в глубине души меня уже начинало беспокоить то, что я говорил в таком тоне, как кумушки в одной из пьес Мольера, однако я счел своим долгом договорить до конца, потому что я считал Ричарда своим близким другом, и — чего уж тут скрывать? — потому что мне было необходимо поделиться с кем-то своими подозрениями, — …кроме того, я недавно видел, что она читала «Бхагавадгиту»[25], причем в переводе не кого-нибудь, а Анни Безант. Это, кстати говоря, вызвало большой интерес у моего дяди.

— Анни Безант? — недоверчиво переспросил Ричард. Мои слова наконец-то заинтересовали моего друга, пусть даже и всего лишь на несколько мгновений. — Наверное, этому должно быть какое-то объяснение… По правде говоря, Карл, я считаю, что ты принимаешь все это уж слишком близко к сердцу. Тебе нужно отдохнуть, позабыть обо всем, а иначе ты попросту сойдешь с ума.

Я едва не спросил его, действительно ли он так считает. Меня ведь и самого беспокоила моя склонность напряженно раздумывать над любым произошедшим событием, каким бы заурядным или даже нелепым оно мне ни казалось. Однако я предпочел промолчать: мне не хотелось показаться утомленным или слабым. Момент для этого был уж очень неподходящий.

— Почему бы тебе, вместо того чтобы судачить о ней за глаза, не расспросить ее обо всем об этом напрямик? Я уверен, что в ее действиях гораздо больше здравого смысла, чем кажется со стороны.

— Знаешь, а это неплохая мысль, — задумчиво произнес я. — Может, я именно так и поступлю… Что касается твоего к ней интереса… — добавил я, снова уставившись на нее, шепчущуюся с дядей Алоисом (если я вообще отводил от них взгляд), — …то если ты хочешь добиться чего-то от этой моей странной кузины, тебе придется приложить немало усилий. Она, похоже, отдает предпочтение мужчинам постарше…

25 декабря

Я помню, любовь моя, тот день, когда наступило Рождество, — а вместе с ним появился и ты.

Брунштрих был полон жизни: кладовые ломились от съестных припасов; винный погреб был забит до отказа; прислуга — должным образом проинструктированная — лезла из кожи вон, обслуживая всех и каждого из гостей; комнаты были готовы к приему вновь прибывших; дом был вычищен до блеска и облачен в зимние цвета: зеленый — цвет омелы, красный — цвет яблок, оранжевый — цвет огня, белый — цвет снега. Я, конечно же, не могла пройти с равнодушным видом — не поднимая глаз к ее верхушке — мимо этой ели, самой высокой из всех, какие я когда-либо видела за пределами леса. Она возвышалась величественной громадиной в своем разноцветном одеянии посреди вестибюля, касаясь ветками перил лестницы, наполняя своим запахом — запахом Рождества — воздух Брунштриха… Ты мне говорил, что в Брунштрихе всегда так пахнет на Рождество. Думаю, здесь пахнет так всегда благодаря лесу, который его окружает.

В тот день, в связи с приближением большого праздника, являвшимся своего рода официальным открытием целой череды запланированных увеселительных мероприятий, я решила потратить побольше времени на свой toilette[26], в полной мере ублажая свою женскую душу, которая желала, чтобы ни одна женщина на празднике не была красивее меня. После обеда я намеревалась подняться в свою комнату, поспать там немного (что обеспечило бы мне свежесть лица), принять расслабляющую ванну и затем приступить с величайшей тщательностью к процессу, который для вас, мужчин, является непостижимой тайной.

Однако я поняла, что эти мои планы будут нарушены, и произошло это в тот момент, когда я увидела, что ко мне приближается Ричард Виндфилд, держа под мышкой шашечную доску и явно намереваясь пригласить меня сыграть с ним партейку. Я опасалась, что за ней наверняка последует еще одна партия, и еще, и еще — возле камина в какой-нибудь пустынной и тихой гостиной. Мысленно проклиная иногда свойственную мне нерешительность и дар убеждения, которым обладает лорд Виндфилд. я приняла его приглашение, хотя и осознавала, что могу не достичь почти божественного совершенства, как намеревалась.