Вечером 31 июля они со Слащевым объехали на двух «доджах» расположение готовящихся к сражению войск.

Все, что видел Алексей, странным образом напомнило ему картины сорок первого года. Измотанные в боях полки численностью от ста до трехсот штыков, артиллерийские батареи с десятком снарядов на орудие, дивизии, равные батальонам, растянутые на семидесятиверстном фронте, отсутствие нормальной связи, абсолютно невыгодная местность. То есть воевать в таких условиях как бы даже и нельзя, бессмысленно, тем более что у противника огромный перевес в силе и, по идее, подавляющее моральное превосходство.

А вот Марков тогда же, но с другой стороны фронта, считал, что все наоборот – белые сильны, отлично вооружены, от пуза накормлены и горят жаждой перевешать всех рабочих и крестьян, вернуть себе дворцы и имения, вновь посадить на трон царя.

Нет, боевой дух солдат и офицеров, с которыми успел перекинуться парой слов Берестин, был высок на удивление. И еще он обратил внимание, что вопреки распространенным, не без помощи пресловутого графа Алексея Толстого, представлениям о белой армии, в некоторых полках офицеров не было совсем – только унтер-офицеры, рядовые и вольноопределяющиеся из гимназистов и студентов, кадеты и юнкера.

– Еще раз вас прошу, Яков Александрович, – сказал Слащеву Берестин, когда они возвратились в Черную долину, где сосредоточивалась предназначенная для нанесения главного удара корниловская дивизия, – выполняйте наш план с немецкой пунктуальностью. Упаси вас бог поддаться азарту. Нам нужно только одно – связать красных боем на намеченном рубеже, удерживать позиции до сигнала, контратаки только имитировать, в случае особенно сильного нажима – медленно отступать. И точно по моему сигналу поднять в атаку корниловцев. На связь я не совсем полагаюсь – сигналом будет серия ракет черного дыма с правого берега. Еще – старайтесь всемерно беречь людей. Даже один к десяти – для нас неприемлемая цена…

– Будьте спокойны, Алексей Михайлович, это-то я сумею сделать. Лишь бы у вас все получилось.

В голосе генерала Берестин уловил некоторое сомнение. Ударного батальона Слащев в деле не видел и не знал, можно ли рассчитывать, что тот успешно осуществит намеченное. Да и новоиспеченного коллегу он пока уважал только как теоретика. Грамотного, несомненно, и с характером. Еще Слащев оценил, что каким-то способом Берестин сумел раздобыть карту с полной картиной расположения и численности красных войск на утро сегодняшнего дня. На прямой вопрос тот ответил, что и у большевиков обычные люди служат. Одни до сих пор прикидывают, как все повернется, а другие любят деньги больше, чем коммунистическую идею…

У поваленной ограды заброшенного хутора немцев-колонистов их встретил худой, высокий, в заломленной черно-красной фуражке генерал Скоблин. Отрапортовал, подбросив к козырьку ладонь.

Корниловцы готовились к утреннему бою. От ближайшей железнодорожной станции Шульгин пригнал колонну грузовиков с оружием. Вначале намечалось вооружить ударный отряд карабинами «СКС», но в последний момент Алексей передумал. Все-таки промежуточные патроны образца сорок третьего года создавали дополнительные проблемы. В случае непредвиденного развития событий войска могли в самый ответственный момент оказаться безоружными.

Остановились на винтовках «СВТ». Скорострельность и емкость магазинов такая же, огневая мощь и дальнобойность выше, и всегда можно воспользоваться трофейными патронами. Вдобавок в случае рукопашного боя винтовка с длинным ножевым штыком куда удобнее карабина.

Ящики с винтовками выгружали с машин, разносили по ротам, и тут же инструкторы из числа басмановских рейнджеров объясняли их устройство и приемы обращения. Опытным солдатам требовалось пятнадцать-двадцать минут, чтобы обучиться разборке, сборке и настройке газового регулятора. Со всех сторон раздавался металлический лязг и щелчки затворов, голоса задающих практические вопросы и обменивающихся мнениями людей.

Особого удивления новинка не вызвала, многие уже встречались с самозарядными и автоматическими винтовками Манлихера, Маузера, Мондрагона еще на мировой войне. Разве что обращали на себя внимание простота и отработанность конструкции. И, может быть, количество полученного оружия. Но это не те вопросы, которые могут взволновать людей накануне боя. Преобладала радость, вернее – злорадство при мысли, как удивятся «краснюки», попав под огонь, считай, что тысячи пулеметов сразу.

Берестин ходил между взводами и ротами, уже получившими оружие и американские суточные рационы в картонных коробках, где, кроме сбалансированного по жирам, белкам, углеводам и витаминам пайка в пять тысяч калорий, имелась даже туалетная бумага защитного цвета, такие же салфетки, по пачке сигарет «Лаки страйк» без фильтра и картонные спички. Еще было выдано по бутылке водки на троих, чтобы снять усталость после тридцативерстного марш-броска по выжженной солнцем пыльной степи.

Алексею казалось, что он попал в лагерь последних легионеров Рима. Какого-нибудь V или VI века, когда варвары уже сокрушили империю и разграбили Вечный город, когда неизвестно, есть ли вообще на престоле император, и воевать уже не за что, но и бросить оружие тоже невозможно.

Составив новые винтовки в козлы, солдаты сидели у разожженных из наскоро разломанных ружейных и патронных ящиков костров не ради тепла, а чтобы вскипятить в помятых котелках чай и просто так, бездумно смотреть на живой огонь.

Берестин не слышал разговоров о доме, семье, вообще о каких-то посторонних по отношению к войне делах. Грубые, почти лишенные остроумия шутки, воспоминания о боях, даты которых не имеют значения, все равно – Перемышль ли четырнадцатого года, озеро Нарочь шестнадцатого или хутор Верхнебаканский зимой двадцатого, вдруг всплывающие имена товарищей, павших в боях или бесследно сгинувших в круговерти жизни и подвалах губернских чрезвычаек.

Поношенное, разномастное обмундирование – редко на ком увидишь пресловутую, столь любимую кинорежиссерами черную с красными кантами форму, все больше добела выгоревшие и застиранные гимнастерки, кителя с обтрепанными обшлагами, разбитые сапоги, нередко – самодельные погоны с нарисованными химическим карандашом звездочками…

Ни на ком нет орденов – или потеряны, или спрятаны, завернутые в тряпочку, на дне вещмешков.

Люди – так ощущал витающую над расположением корниловцев ауру Берестин, – которые явно, решительно обрекли себя на смерть, давно разочаровавшись в жизни. Неизвестно, остались ли среди них те, кто плакал в восемнадцатом году над гробом генерала Корнилова, ужасался охватившему обе сражающиеся стороны кровавому озверению, стрелялся от бессмысленности происходящего, искал достойный выход из безвыходной ситуации… Алексею казалось, что вряд ли. Этим – уже все равно. Они будут сражаться с десяти-, стократно превосходящим противником, даже не надеясь на победу. Судьба против них? Отечеству и богу не нужен их подвиг? Тем хуже. Есть какая-то извращенная радость – назло Року погибнуть за безнадежно проигранное дело. Последние оставшиеся у них ценности – сознание своего боевого мастерства, спокойный фатализм, чувство фронтового товарищества и желание уничтожать врага, пока остаются силы и патроны в подсумках. Больше ничего – ни надежды уцелеть, ни планов на мирную жизнь, ни страха ранения и смерти.