Морин Оуквуд мало-помалу тоже была отнесена к этим людям, лишенным здравого смысла. Долго судачили по поводу ее добровольной ссылки на островок в Блу-Бей, в этот дом, куда она приглашала, как говорили, только иностранцев. Эту женщину нельзя было окончательно презирать, потому что все знали, что она богата, а это производило впечатление и было в ее пользу; но за то, что она так бесстыдно держится в стороне, на нее злились. Некоторые из чистого любопытства пытались напроситься на приглашение в ее жилище, по слухам, роскошное, и чувствовали себя оскорбленными, особенно женщины, тем, что Морин Оуквуд не отвечала на их попытки. Одиночество молодой мадам де Карноэ интриговало так же, как и ее манера одеваться. Разве однажды не видели, как она шла по «Присунику» в Керпипе, завернутая в фиолетовое сари, как крестьянка из Маэбура?

Раз уж не получилось узнать ее, ей приписывали загадочную и развратную жизнь. Говорили о цветных любовниках, о наркотиках, об оргиях. Разумеется, все это было сильно преувеличено.

Чтобы объяснить Бени внезапное исчезновение ее отца, Морин и мадам де Карноэ — на этот раз единодушные — рассказали, что он уплыл в кругосветное плавание на новом корабле. Но Бени чувствовала, что от нее что-то скрывают, и не переставала каждый день задавать вопросы. Почему он не взял с собой Морин и ее? Почему он не говорил об этом путешествии? И когда он вернется? Она требовала ответа и топала ногой. И почему он не пишет? Он же останавливается в портах время от времени, чтобы запастись едой и питьем?

В ответ она получала уклончивые ответы, которые ее не удовлетворяли. Даже Лоренсия увиливала от ответа, это она, у которой так хорошо подвешен язык, особенно когда речь о том, что происходит у тех или у других.

Шли недели за неделями, а Бени в гостиной вращала глобус, пытаясь угадать, где находится этот корабль, который она, просыпаясь, каждое утро надеялась увидеть на якоре в бухте Ривьер-Нуара. Кончиком пальца она трогала глобус, отталкиваясь от крошечной розовой точки, которая изображала Маврикий, пересекала экваториальное течение Каприкорн, огибала Австралию с севера, устремлялась в Тихий океан, задевая по пути острова Товарищества, где ее отец, о чем она не ведала, и остановился. При виде Америк палец нерешительно колебался между мысом Горн и Панамой; иногда выбирал Панаму, а иногда устремлялся на юг, огибал Огненную Землю, поднимался до Рио-де-Жанейро для пополнения запасов провизии и воды и пересекал Атлантику, доходя до мыса Доброй Надежды, откуда было пустяком вернуться на Маврикий через юг Мадагаскара.

Как-то ночью, через несколько недель после исчезновения Ива, Бени приснился страшный сон. Она плыла со своим отцом, и тот высадил ее на каменистый крошечный остров, потому что она очень захотела в туалет. Странная идея, ведь она могла пописать и с лодки. Присев за камень, она вдруг увидела, как море со всех сторон вспенилось огромными темными волнами и стало сотрясать лодку, причалившую недалеко от нее. Было странно, что буря внезапно разыгралась при совершенно спокойном небе и без малейшего дуновения ветра. На борту Ив возился с рыболовными снастями. Она видела, как он спокойно налаживал крючки, откусывал зубами нейлоновую нить, совершенно не реагируя на бешеную качку судна и канат, который только что порвался; внезапно его отбросило, и на большой скорости он поплыл, удаляясь от испуганной Бени, которая кричала, чтобы предупредить его, но он не слышал, а она не могла подняться, потому что продолжала писать и боялась замочить штанишки, это было бы очень неприятно. Когда она наконец поднялась, корабль был уже очень далеко. Он то исчезал между волнами, то возникал на гребне водяной горы, а когда Бени опять закричала, то вдруг очень четко увидела, как рухнула высокая мачта, увлекая в море запутавшиеся паруса. Корабль исчез, а Бени проснулась на руках у бабушки, горючими слезами оплакивая корабль, поглощенный морем вместе с отцом, и в особенности свой стыд, оттого что надула в постель в двенадцать с половиной лет.

Она никогда не узнает, что в тот самый час, когда ей снился этот кошмар, Ив де Карноэ попал в шторм южнее Явы. Мачта на самом деле сломалась, а он, не приняв мер предосторожности и не надев спасательный жилет, был выброшен в море, но все-таки чудом сумел вскарабкаться на борт, несмотря на открытый перелом ноги, и, привязанный, долго дрейфовал под ударами волн, дрожа от страха, страдая от боли и жары, и все время в бреду перед ним стоял образ дочери. Позже он был отбуксирован австралийским рыболовом к острову Тимор.

После переезда Морин на мыс Эсни Бени осталась в «Гермионе» и к матери ездила только на выходные. Мадам де Карноэ настояла на этом под предлогом, что Ривьер-Нуар ближе к колледжу Бени, чем мыс Эсни. На самом деле Франсуаза де Карноэ нашла бы тысячу других причин, чтобы оставить Бени в «Гермионе», потому что была от нее в восторге и перенесла на этого ребенка всю любовь, которую когда-то испытывала к Иву.

Морин знала, что ее дочь в хороших руках, и довольно легко согласилась на такое устройство, это позволяло ей жить по своему усмотрению и даже отправляться в путешествия внезапно, как она любила делать. Таким образом ей даже довелось побывать в Индии, откуда она вернулась после трех месяцев жизни в ашраме в Пондишери, тощая, как кукушка.

Бени в конце концов перестала удивляться странностям своих родных. И если добрые сестры из выводка Лоретты, хотя она и не жила в интернате, иногда раздражали ее, то в «Гермионе» с бабушкой и преданной Лоренсией она была вполне счастлива. Особенно оттого, что там был ее кузен Вивьян, а его она любила больше всех на свете. Это он однажды открыл ей правду об отсутствии Ива. Он слышал разговор своих родителей, и тут Бени поняла, что все на Маврикии, кроме нее, были в курсе дела.

Именно от этого она и почувствовала себя униженной. Этот заговор молчания и ложь заставляли ее верить, что ее отец путешествует, а на самом деле он уехал навсегда и живет в другом месте, с другими людьми. Мать просто отмалчивалась, Вивьян сказал ей правду, а вот все остальные сговорились и лгали ей: и бабушка, она просто притворялась, что любит ее, и эта простофиля Лоренсия, и ее дяди, и тети, и кузены — все. От этих загадок вокруг исчезновения отца было еще больнее, чем от его отсутствия.

За кого ее принимали? Она вовсе не младенец, ей почти тринадцать лет. Доказательство: у нее женские груди, и хулиганы с рынка Порт-Луи задевали ее, свистели ей вслед. Когда она задавалась целью выглядеть на пятнадцать лет, вполне можно было поверить, что ей пятнадцать или даже шестнадцать лет. И что же? Разве шестнадцатилетней девочке рассказывают сказки? Разве от нее скрывают похождения отца? Зачем ее вынуждают каждое утро ждать его корабль, а каждый вечер засыпать, опасаясь шторма, в то время как он преспокойно жует папайю со своей шлюхой, которая только что ублажила его в гамаке? Все это угнетало. Хуже, оскорбляло. Чтобы заявить всем, что она им больше не верит, она тщательно выбрала момент, когда вся семья собралась за столом с уважаемыми друзьями, и осуществила задуманное.

— Сколько женщин на Таити у моего отца? — бросила она.

На нее ошарашенно посмотрели.