Мурильо заговорил:

— Думаю, она опять уснула.

— Это к лучшему, — прошептал Колл.

— Я помню свою молодость, — начал даруджиец тихим, повествовательным тоном.

— Я тоже помню твою молодость, Мурильо.

— Дикая и расточительная…

— Каждый день новая вдова, если мне не изменят память.

— Я и вправду был как магнит, и знаешь, это не требовало никаких усилий…

— Мы заметили.

Он вздохнул.

— Но те времена миновали. Я постарел и заплатил сполна за дни своей юности…

— Ты хотел сказать «ночи».

— Не важно. Появлялись новые враги. Юная кровь. Марак из Паксто, высокий и ловкий, притягивал взгляды всех, мимо кого проходил. А ещё был Перрил из М’некрае…

— Боги, Мурильо, хватит уже.

— Суть в том, что всё это заняло годы. Целые годы. Приятные. И теперь, ослабев, я могу хотя бы оглядываться назад и вспоминать дни — или, как ты сказал, «ночи» своей славы. Но она, эта несчастная женщина…

— Да, я понимаю тебя. Видел медные украшение, которые она носит? Те, что на запястьях. Их ей привёз Крупп из Даруджистана.

— И что с ними?

— Так вот, о чём я говорил? Обращал ли ты внимание? Странная штука. Они ярче и светлее, когда она спит.

— Разве?

— Клянусь стопкой носовых платков Круппа.

— Как странно.

— А сейчас они какие-то тусклые.

На мгновение воцарилась тишина, и оба присели рядом с Мхиби. После продолжительной паузы рука, лежавшая на её плече, слегка сжала его.

— О, дорогая моя, — прошептал Мурильо, — если бы я мог забрать свои слова назад.

Зачем? Ведь это правда. Слова от чистого сердца, щедрого, несмотря на безответственную молодость. Ты заговорил о моём проклятии. Это ничего не меняет. Стоит ли меня жалеть? Похоже, только когда я сплю. Мне в лицо ты ничего не говоришь и думаешь, будто это доброта. Но это обижает меня, ведь такое поведение больше похоже на безразличие.

А моё молчание? Нежелание отвечать двум добрым людям, которые смотрят на меня прямо сейчас. Какой из моих бесчисленных недостатков оно проявляет?

Твоя жалость, кажется, не сравнится с моей.

Мысли развеялись. Явилась безлесая, охряная пустошь снов. Мхиби пустилась бежать.

Войдя в шатёр, Дуджек швырнул рукавицы об стену, его лицо потемнело от ярости.

Скворец откупорил бочонок с элем и наполнил два кубка, стоявших на маленьком походном столике. Оба были покрыты смешанной с потом пылью.

— Что за сумасшествие? — прохрипел Первый Кулак, он остановился, только чтобы взять один из кубков, затем снова начал расхаживать по шатру.

Стул заскрипел под Скворцом, когда тот вытянул измученные ноги. Он сделал большой глоток эля, вздохнул и сказал:

— Которое из сумасшествий ты имеешь в виду, Дуджек?

— Да уж, список становится слишком длинным. Увечный бог! Самые омерзительные легенды ходят про этого покалеченного ублюдка…

— «Поэма о Сковывании» за авторством Рыбака Кель Тата…

— Не люблю читать стихи, но видит Худ, я слышал некоторые из уст бардов в тавернах. Фэнеровы яйца, не на эту войну я подписывался.

Скворец пристально посмотрел на Первого Кулака.

— Так не воюй.

Дуджек прекратил вышагивать по шатру, посмотрел в глаза своему помощнику.

— Продолжай, — сказал он спустя несколько секунд.

— Бруд знал, — ответил Скворец и пожал плечами, это движение заставило его поморщиться. Как и Корлат. — А раз так, следует считать, что знал и Аномандр Рейк. И Каллор — хотя живой блеск в его глазах мне ой как не понравился. Так вот, два Взошедших и один почти Взошедший. Увечный бог слишком силён для таких людей как мы с тобой, Первый Кулак. Оставь это им и богам. В конце концов, и Рейк, и Бруд были там, на Сковывании.

— Имеешь в виду, это их проблема?

— Грубо говоря — да.

— Но за их ошибки платим все мы — и, возможно, должны заплатить эту цену, пока не поздно. Я не буду смотреть, как мою армию в этой игре используют, словно мясо, Скворец. Мы отправились в поход, чтобы сокрушить Паннионский Домин — смертную империю, насколько нам известно.

— Но, похоже, что манипулируют обеими сторонами конфликта, Дуджек.

— Это должно меня утешить? — Взгляд Первого Кулака был переполнен яростью, он некоторое время смотрел на Скворца, а после осушил и отставил кубок эля. Скворец вновь наполнил его.

— Не нам жаловаться на манипуляции, — проворчал он. — Верно, мой друг?

Дуджек задумался и хмыкнул.

Верно. Успокойся, Первый Кулак. Думай ясной головой.

— Кроме того, — продолжил Скворец, — я верю.

— Во что? — огрызнулся военачальник. — В кого? Скажи уж, пожалуйста!

— В одного коротенького, толстого, возмутительного человечка…

— В Круппа?! Ты свихнулся?

Скворец улыбнулся.

— Друг мой, посмотри, как в тебе клокочет злоба. Ты в ярости от ощущения того, что тобой манипулируют. Что тебя используют и, скорее всего, предают. Теперь представь, как Взошедший вроде Каладана Бруда будет чувствовать себя, понимая, что им манипулируют? Достаточно ярости, чтобы потерять самообладание? Чтобы схватить молот и попытаться уничтожить этого маленького и помпезного кукловода.

Дуджек долгое время стоял на месте, затем на его лице появилась ухмылка.

— Иными словами, он воспринял Круппа всерьёз.

— Даруджистан, — сказал Скворец, — наша величайшая неудача. Теперь у меня появилось ощущение, что кто-то дирижировал всем происходившим. Не Аномандр Рейк. Не Ложа. Не Воркан и её убийцы. Кто-то другой. Кто-то, так хитро затаившийся, столь ужасающе… способный… что мы были просто беспомощны, откровенно беспомощны.

— А теперь, на переговорах, мы выяснили, кто стоит за перерождением Рваной Снасти. Перерождением как Серебряной Лисы — ребёнка рхивийской женщины, зачатого и рождённого на неведомом Пути. Нити сплелись — Ночная Стужа, Беллурдан и сама Рваная Снасть. А теперь оказывается: ещё и Старший бог, вернувшийся в мир живых. И в конце концов, что примечательнее всего, т’лан имассы. Значит — Рваная Снасть, Беллурдан и Ночная Стужа — все из Малазанской империи, переродились в женщине рхивийской крови из армии Бруда… в преддверии переговоров о заключении великого союза… Какой же убедительной, Худ меня побери, должна быть эта девчонка, чтобы примирить и объединить эти лагеря…

— За вычетом Каллора, — отметил Дуджек.

Скворец медленно кивнул.