— И как же?

Когда он выложил свой план и с триумфом посмотрел на Райдера, тот сначала подозвал официанта и попросил повторить заказ, а потом спокойно сказал:

— Ну что ж, тогда мы это сделаем.

Лонгмэн, стараясь попасть ему в тон, так же небрежно бросил:

— Конечно, почему нет? — однако почти в тот же момент он почувствовал, что его начала бить нервная дрожь, как перед близостью с женщиной.

Но даже тогда у него все еще было время остановиться. Достаточно было просто отказаться. Конечно, он потерял бы уважение Райдера, но ничего страшного не случилось бы. И все же было что-то сильнее личности Райдера, что заставило его согласиться. Словно вся прошлая жизнь встала вдруг перед его мысленным взором: серое тоскливое прозябание, одиночество, вечная борьба за существование. В свои сорок с небольшим лет у него, конечно, были еще шансы найти работу, но какую? В лучшем случае это была бы череда случайных и самых грошовых заработков, за которые берутся только отбросы общества. Собственно, такой и была его жизнь, с тех пор как пришлось уйти из машинистов, и она могла стать только хуже. Вполне возможно, последним аргументом, заставившим его предпринять эту отчаянную попытку прорваться к лучшей жизни, было горькое воспоминание о том кратком периоде, когда он нанялся консьержем' в дом, где жила богатая публика. Он открывал дверь людям, которые не замечали его существования, даже те, кто с ним здоровался. Он выбегал под проливной дождь, чтобы поймать для них такси. Он помогал почтенным матронам поднимать наверх пакеты с покупками. Он гулял с собаками жильцов, которые были в отъезде или просто не хотели выползать на улицу в мерзкую погоду. Он гонял из подъезда хулиганистых мальчишек и бездомных бродяг, забредавших погреться. Он был слугой, лакеем в глупом обезьяньем форменном костюмчике.

Такие воспоминания трудно заглушить, и они поддерживали его на протяжении месяцев подготовки, хотя ему ни на минуту не удалось избавиться от тревожного ощущения, которое должно быть знакомо человеку, решившемуся лечь на операцию, когда шансы умереть под ножом хирурга примерно равны шансам выжить и выздороветь…

Резкий вскрик Джо Уэлкома разорвал тишину. Это был настолько жуткий звук, что лицо Лонгмэна моментально побледнело под маской. Там, в другом конце вагона, Уэлком продолжал что-то бешено орать в направлении туннеля, и Лонгмэн сразу понял, что сейчас он начнет стрелять и кто-то, кто бы ни был в туннеле, погибнет. Поэтому выстрелы даже помогли ему прийти в чувство. Не успело эхо умолкнуть, как Лонгмэн уже лихорадочно колотил кулаком в дверь кабины.

Каз Доловиц

Бледный, как привидение, кондуктор стоял во главе длинной колонны пассажиров, конец которой скрывался дальше в туннеле. Было прохладно, но лоб кондуктора покрывала испарина. Перед ним высилась мощная фигура Доловица, который кричал:

— Да плевать я хотел, что они угрожали тебе автоматами! Хоть пушками! — его голос резонировал в тесноте туннеля. — Ты не должен был без разрешения покидать свой поезд…

— Но они заставили меня. У меня не было выбора.

— …как капитан корабля не должен покидать мостика. Да, да, именно так!

По мере того как Доловиц слушал объяснения кондуктора, боль в груди все усиливалась, а затем она перекинулась на желудок и голову, словно полный список несчастий — захват поезда, отсоединение головного вагона, угрозы пассажирам и машинисту, отключение напряжения, — словно каждое из них отдавалось в соответствующем органе его тела.

— Они сказали, что убьют меня… — голос у кондуктора прервался, и он обернулся к пассажирам, апеллируя к ним как к свидетелям. У них же автоматы!

Несколько пассажиров мрачно закивали головами, а откуда-то сзади донесся возглас: "Ну пошли же, наконец! Должны мы когда-нибудь выбраться из этой трубы?" Мотив подхватили другие голоса, и до Доловица дошла наконец вся опасность паники.

— О’кей, — сказал он спокойнее, — Кармоди… Тебя ведь зовут Кармоди? Выведи как можно скорее всех этих людей на платформу. Там стоит поезд. Воспользуйся его передатчиком и сообщи в Центральную диспетчерскую все, что ты только что рассказал мне. И добавь, что я отправился посмотреть, как там дела.

— Вы хотите пойти туда?

Доловиц протиснулся мимо кондуктора и двинулся по путям. Колонна пассажиров растянулась гораздо дальше, чем он предполагал Их было никак не меньше двухсот. Они окликали его, когда он проходил мимо, жаловались, что поездку прервали, угрожали подать в суд на городские власти, требовали вернуть плату за проезд. Лишь немногие предупреждали его, чтобы он был осторожен.

— Ничего, ничего. Двигайтесь вперед, ребята. Это не опасно. Кондуктор доведет вас до станции, она тут недалеко. Только веселей шевелите ногами, беспокоиться вам не о чем.

Пройдя наконец сквозь строй пассажиров, Доловиц получил возможность двигаться быстрее. Злость вскипела в нем с новой силой при виде девяти опустевших вагонов, безжизненно мерцавших слабым светом аварийных ламп. Пузырь воздуха снова подкатил к сердцу и дал о себе знать нестерпимой болью. Он начал массировать живот и напряг брюшные мышцы, но боль не проходила.

Однако он упрямо продвигался вперед, закусив губу и набычившись. Увидев впереди свет головного вагона "Пелхэма, 123", он пустился рысцой, но вынужден был тут же снова перейти на шаг. Подойдя ближе, он разглядел в проеме задней переходной двери силуэт человека, словно вырезанный из черной бумаги. Ему впервые пришло в голову, что надо бы соблюсти осторожность, но предупредительный окрик вернул ему прежнюю ярость. Сволочи! Кто дал им право хозяйничать в его подземке? Он бросился вперед, потирая левую сторону груди, чтобы хоть немного унять боль.

Из вагона его снова окликнули:

— Эй, приятель, стой! Стой, кому говорю!

Голос был очень громкий, искаженный странной акустикой туннеля. Доловиц остановился как вкопанный, но не потому, что подчинился, а потому, что его поразило такое нахальство. Задыхаясь; он крикнул в ответ:

— А кто ты такой, чтобы здесь командовать?!

— Поворачивай назад, тебе говорят!

— А пошел ты!.. — заорал Доловиц. — Я — старший диспетчер и сейчас поднимусь в вагон. — Он снова двинулся вперед.

Поворачивай назад! Предупреждаю последний раз! — крик звучал на самых высоких нотах.

Но Доловиц лишь отрицательно махнул рукой.

— Я же предупреждал тебя, идиот! — это был уже просто визг.

Доловиц поднял на голос глаза и увидел вспышку света. Его грудь разорвала новая боль, и он успел подумать, что еще одна неприятность добавилась, видимо, ко всем прочим проблемам. Но звука автоматной очереди, прокатившегося стаккато по туннелю, он не услышал. Уже мертвого его отбросило на несколько шагов назад, и он повалился на левый