Я поспешно убрала руки от лица. Хоть по щекам и текли слезы, но ничего общего с истерикой и болью они не имели.

— Прости. Молока нет, — кое-как дернула плечами, — это был неравный бой, между выменем и мной. Я продула.

Павел проигнорировал руку, которую я ему протянула, чтобы он помог мне подняться. Нагнулся, легко, как маленькую, подхватил подмышки и поставил на ноги:

— Черт с ним, с молоком! — проворчал он, подозрительно осматривая меня от макушки до пяток, — с тобой точно все хорошо?

— Лучше не бывает, — я счастливо улыбнулась.

— Не надо было тебя заставлять этим заниматься.

— Надо, — улыбнулась ему, искренне от души.

Внутри будто струна лопнула. То напряжение, что было со мной изо дня в день из-за нескончаемого бега по кругу дом-работа, работа-дом, испарилось. Лопнуло, словно воздушный шарик, оставив за собой пустоту и легкость. У меня было такое чувство, будто здесь, в этой глуши, в компании со странными персонажами я обнулила счетчик тревожности, словно родилась заново.

Перезагрузилась.

Пока я отряхивалась и выбирала солому из волос, Павел загнал козу в огороженный закуток, в кормушку засунул ей пучок сена и закрыл дверь на задвижку.

— Пойдем? — кивнул на выход.

— Пойдем. На сегодня я удовлетворила потребность в общении с природой.

Дровосек кивнул и указал рукой вперед, пропуская меня.

— Вы так галантны, — я не смогла сдержать усмешки, в ответ получив кривую ухмылку. По крайней мере мне показалось, что в косматой бороде проскочило что-то такое улыбательное.

Пес увязался следом за нами и теперь смачно облизывал сырую молочную бороду, не забывая при этом радостно помахивать хвостом.

— Хоть кому-то сегодня парного молока перепало.

— Прости…

— Не стоит, — он только отмахнулся. — в погребе есть утреннее. Нам хватит.

Почему-то было приятно услышать вот это спокойное, рассудительное «нам».

— Вообще, — продолжал Паша, — повезло, что Агриппина относительно мало молока дает, а то бы пришлось выливать. Я и так большую часть Бродскому спаиваю.

— Угостишь?

Не то что бы я была любительницей козьего молока, просто мне нравилось вот так с ним разговаривать, и для продолжения этого общения я была готова на все. Даже на молоко.

Он забрался в подпол и достал оттуда глиняный кувшин с молоком.

— Осторожно, холодное.

— После такого дня — самое то.

Мы устроились на крыльце, с двумя кружками, кувшином молока и краюхой не особо свежего хлеба.

Сначала молчали. Пили молоко, смотрели на деревья и слушали кузнечиков. Бродский лежал у наших ног, блаженно вздыхая, а из хлева изредка доносилось тихое «мее». Благодать.

— Здесь есть грибы? — внезапно спросила я.

— Юль, это лес. — усмехнулся он, — Причем почти дремучий. Конечно, здесь есть грибы. Грибники по лесу то и дело шарахаются, даже пару раз выходили сюда, к дому.

— А ты ходишь за грибами? Ты же этот лес знаешь, как свои пять пальцев. У тебя наверняка есть любимые, грибные места?

Павел немного замялся, пожал плечами, а поймав мой вопросительный взгляд, пояснил:

— Я равнодушен к грибам. И к процессу их сбора.

— Да? Я думала лесники часто подножным кормом питаются, и на зиму запасают. Грибы, ягоды, что-нибудь еще.

Он снова замялся:

— Будем считать, что я — неправильный лесник.

— Вот я бы с удовольствием сходила за грибами. С корзинкой. Маленьким ножичком, — мечтательно прикрыла в глаза, — Я помню в детстве мы ходили. Тогда еще было к кому ездить в деревню. Бабушка жила в деревянном доме. Зеленый с белыми резными наличниками и треугольной крышей. Приедешь, а у нее пирогами пахнет. А в печке стоит чугунок с картошкой, и на окнах белые накрахмаленные занавесочки.

Воспоминания нахлынули потоком. Я прикрыла глаза, чтобы Павел не заметил блестящих слез ностальгии, и погрузилась в прошлое:

— В палисаднике, перед домом все лето росли бархатцы, крупные, желто-коричневые, а еще ноготки, полыхали, как маленькие солнышки. Во дворе сновали пестрые куры и гордо выхаживал петух. Характер у него был дурной, поэтому его все стороной обходили. Только деда моего побаивался. Еще пес был старый, полуслепой. Толку от него никакого, только на мух лаял, да по ночам, глядя на луну, подвывал, — перед глазами пролетали картины, как наяву, — В дому, в коридоре половица поскрипывала, и бабушка всегда слышала, когда я к ней шла. У нее были добрые глаза и пахла она по-особенному, по-родному. Я помню, она ходила в голубом ситцевом платье, и поверх него всегда надевала передник, чтобы на кухне не испачкаться, а на голове белая косынка. Я весь день гуляла, бегала с мальчишками, девчонками, а когда приходила домой, ужинала, мы все вместе смотрели кино по-старенькому, вечно рябившему телевизору. А потом я шла спать. На кровати одна подушка лежала плашмя, а вторая бочком стояла, а поверх была накинута кружевная

Поперек горла встал ком:

— Боже, я только сейчас поняла, как мне этого не хватает. Не хватает той жизни. Того спокойствия. Когда можно было жить, а не бежать куда-то сломя голову, забывая о том, что на самом деле важно.

Паша смотрел на меня пристально, не моргая, и я почувствовала себя глупо.

— Тебе, наверное, этого не понять.

— Почему?

— Ты живешь в таком месте… Звучит по-дурацки, но мне кажется, что оно лечит, — я скованно улыбнулась, — тебе повезло.

— Да я еще тот везунчик, — хмыкнул он.

— Серьезно. Да здесь нет ничего, привычного для городского жителя, но в то же время есть что-то большее. Настоящее. Здесь есть тишина, которую хочется слушать. Воздух, которым никак не надышишься. Господи, — я окончательно смутилась под его взглядом, — я несу полный бред, да?

— Расскажи мне о себе, — попросил Павел.

— Да нечего рассказывать. Живу одна, нет ни мужа, ни детей. Даже кавалера постоянного и то нет.

— Почему?

— Некогда. Некогда, я вечно работаю. С утра до ночи. Не подумай, я не жалуюсь.  Хорошая работа, и зарплата неплохая. Я менеджер в крупном банке. Только вот ощущение, будто она жизнь мою забирает, оставляя взамен фальшивые фантики. Мне хочется заниматься другим… Мечтаю магазин цветов открыть, но боюсь, что мечты так и останутся мечтами. Разве что на пенсии на это время выделю, если доживу конечно, — хохотнула невесело и замолкла, потому что озвучивать мечты, на реализацию которых нет ни времени, ни сил, совсем не весело. Наоборот, горечь какая-то внутри разливалась.

— Как же ты очутилась на лесной дороге?