Каждый раз, когда грузовик Бобби отъезжал от дома, я ощущала, как груз истории становится все легче и уходит все дальше. Я следила за автомобилем, пока он не скрывался из виду, увозя с собой не только наше детство и мою жизнь, но и целую эпоху Балбарроу в полтора столетия длиной. Чувство очищения было невероятно приятным. Мне сложно облечь это все в слова, объяснить вам мои эмоции – знаю лишь, что когда комнаты совершенно пусты, я чувствую себя намного лучше, и даже не заходя в них, я могу не переживать из-за происходящего там, из-за пыли, грязи и постепенного разрушения. Пожалуй, одна из причин заключается в том, что я не выношу вида хлама, но есть и вторая причина: я не хочу, чтобы что-либо напоминало мне о прошлом. И поэтому мне так необычно и даже тревожно оттого, что Вивьен сейчас где-то во внутренностях дома лишает прошлое его стерильности.

Я встаю из-за стола и иду к двери холла. Мне очень, чуть ли не до дрожи в коленках, хочется выяснить, куда она пошла и что делает. Возможно, я смогу определить это, стоя в холле и прислушиваясь? Балбарроу всегда жил под властью отзвуков – особенно после того, как оказался лишен всей мебели. Звук очень легко разносится по дому – шум непогоды с одной стороны, скрип двери с другой, – так что, быть может, мне удастся услышать Вивьен? Мне нужно взбодриться. Я возвращаюсь на кухню и наливаю в стакан молока, хотя обычно молоко не пью. После этого я со стаканом в руке выхожу в холл. Я знаю, что поступаю некрасиво и все это не моего ума дело, что мне следует перестать быть одержимой тем, где находится Вивьен, но вы должны понимать: присутствие другого человека в доме является для меня настолько новым, настолько необычным ощущением, что я просто не в состоянии сдержаться. Кроме того, кому я делаю плохо?

Я стою в тени кухонной двери и всматриваюсь в холл. Высоко надо мной улыбается со стены голова хряка Джейка. Напротив расположен вход в библиотеку, справа от меня – дверь, ведущая в подвал, а еще дальше начинается широкая дубовая лестница. На первой лестничной площадке находится дверь кабинета – небольшой комнатки, расположенной за кухней.

Я иду вперед, стараясь двигаться настолько ровно, насколько мне позволяют слабые ноги, миную входную дверь слева и останавливаюсь в широком проеме двери библиотеки. Почувствовав, как устали мои пальцы, я перекладываю стакан в другую руку – должно быть, я сжимала его слишком сильно. Если из библиотеки, из кабинета или на лестнице покажется Вивьен, я поднесу стакан к губам и сделаю вид, что пью. Я прислоняюсь ухом к двери библиотеки, но там тишина. Тогда я, пятясь словно рак, начинаю перемещаться вдоль стены холла. Время от времени я останавливаюсь, чтобы приблизить стакан ко рту, и прислушиваюсь, но в доме по-прежнему тихо. Миновав лестницу у противоположной стены, я останавливаюсь у двери зала и вновь прислушиваюсь. Ничего. Дальше расположена еще одна дверь, ведущая в другую часть дома, – к оранжерее, веранде, кладовой, в которой хранилось все для сада и оранжереи, и выходу на задний двор. Туда я тоже никогда не заглядываю. Возможно, она там? Что ей могло там понадобиться?

И тут меня внезапно озаряет мысль, что Вивьен что-то ищет. Странно, правда? Вчера она обшарила весь первый этаж. Сначала мне казалось, что она просто осматривается и обживается, но теперь я начинаю понимать, что дело здесь в чем-то еще. Вивьен вернулась домой, движимая каким-то тайным мотивом, и при этом не хочет рассказать мне о нем.

В эту секунду я слышу ее. Где-то далеко наверху раздаются звуки шагов, потом Вивьен кашляет. С этого места мне видны колодец лестницы и сводчатый потолок над ней, а рядом – большое окно из мозаичного стекла, которое оживает лишь в предзакатном солнце. Осторожно поднимаясь по лестнице, я вновь слышу ее шаги, а к тому времени, когда я добираюсь до площадки между этажами, я уже знаю, что она на чердаке. На чердак можно попасть двумя путями. Первый, более очевидный – воспользоваться спиральной лестницей, расположенной за дверью на лестничной площадке второго этажа. Но я уверена, что Вивьен, в надежде, что я ее не услышу, выбрала другой путь: поднялась по черной лестнице, которая начинается в кладовой за кухней.

На самом деле чердак дома является третьим этажом, но на втором расположено столько жилых комнат, что верхний этаж всегда называли чердаком, целиком отдав его мотылькам. Три больших «музейных» зала вмещают знаменитые коллекции, собранные моими бесстрашными предками во всех уголках земного шара и расставленные в полированных смотровых шкафах. Еще там есть помещения для личинок, клетки для зимовки, кюветы для окукливания, огороженные сетками комнаты для вылупливания бабочек, сухие и влажные теплицы, хранилища, богатая специализированная библиотека, лаборатория и небольшая мастерская, в которой отец делал из разнообразных ящиков, банок и коробок домики для выведения мотыльков. Я не впускала Бобби на чердак, поэтому все там осталось нетронутым.

Но что там делает Вивьен? Она никогда не интересовалась мотыльками, хотя я окончательно поняла это лишь в то лето, когда нас исключили из школы.

По просьбе мамы мы закрывали банки с джемом к ежегодному празднику урожая. Обычно это было одно из наших любимых занятий – растапливать в котелке огарки свечей и наливать жидкий воск в банки с джемом. Но в тот день, как и почти все лето, Виви была молчаливой и надутой. Я думаю, ее сердило то, что я, в отличие от нее, была очень рада возвращению домой. Она взяла черпак и кое-как размешала растопленный воск, расплескала его по пути к первой банке, а затем вылила воск так небрежно, что он потек по стенкам банки. Обычно она была более аккуратной. Затем она набрала еще воска, вновь разлив его по пути, и с размаху плеснула в банку.

– Виви, давай я этим займусь? – спросила я так дружелюбно, как только могла.

– Что, Вирджиния, я, по-твоему, слишком неловкая?

– Мне нравится это дело, – искренне ответила я.

Мне и правда было неприятно наблюдать, как она разливает воск, но я еще и действительно любила эту процедуру. Виви передала мне черпак. Я опустила его в котелок и помешала, растопив последние твердые остатки огарков, словно шоколад. Затем я зачерпнула жидкий воск, наклонила ковш, чтобы подхватить капли, стекавшие по нему, аккуратно налила немного воска в банку и стала смотреть, как он расплывается по поверхности. Когда уровень воска достиг краев стекла, я выровняла черпак и перешла к следующей банке. На стекло с внешней стороны и на стол не попало ни единой капли. Тем временем Виви стала фестонными ножницами разрезать шотландку на лоскуты. После того как воск застывал, мы накрывали банки тканью и приматывали ее бечевкой.

Я уже знала: если Виви долгое время молчит, значит, ей есть что сказать. Я также знала, что расспрашивать ее не стоит: если я все же начинала допытываться, оказывалось, что лучше бы я этого не делала, и она в итоге заявляла: «Ты сама спросила».

Она молчала до тех пор, пока не закончила вырезать лоскутки.

– Джинни, – сказала она, глядя на то, как ножницы в ее руках щелкают в воздухе, – тебе никогда не хотелось вырваться отсюда и сбежать, чтобы жить собственной жизнью? Мама с папой всегда принимают за нас все решения. Ну почему мы не можем сами определять, чего мы хотим? Это несправедливо! Скажи, Джинни, у тебя никогда не было такого чувства?