— Вот! Пирог яблочный испекла. Попробуете?

— Конечно, — кивнула Ксения. Генка молча стал резать пирог.

— Ой, я вам мешаю, да? — Лидуша тут же вскочила с дивана.

— Нет, что ты, — испугалась Ксения. Еще подумает о ней и Генке бог знает что!

— Да вы не стесняйтесь. Я очень даже не ревнивая. Мне все Генкины знакомые нравятся. Кроме одного человека. Но он… Она…

— Лидуша, ты не рассердишься, если мы тут пять минут пошепчемся?

— Только давайте я вам чаю сначала налью? Или кофе?

— Лучше кофе, — попросила Ксения.

Накрыв стол для гостьи и мужа, Лидуша тут же исчезла. У Ксении даже мысли не возникло, что она обидится на Генку. Уйдет к себе на кухоньку, возьмется подшивать какую-нибудь кружевную занавесочку или салфеточку. И будет от этого счастлива, счастлива, счастлива…

«Господи, ведь я же сама была такой!» — вздрогнула Ксения.

Генка прислушался к звукам, доносящимся из кухни. Лидуша мурлыкала какую-то песенку.

— Вот такая теперь моя жизнь. Поэтому про Женьку ни слова, поняла?

— А что у них произошло?

— Ничего, — нахмурился он.

— А на стадион вы зачем пошли?

— Матч посмотреть.

И вдруг не выдержал, внезапно раскрылся и сдался без всякой попытки продолжить борьбу:

— Да будь он проклят, этот матч! Ну почему она так играла? Почему?!

И Ксения вспомнила тот день, когда он точно так же кричал:

— Почему? Ну почему?!

Ксения вторила ему, только молча. Голос у нее давно уже охрип от слез. Это казаться гордой легко, но быть ею на самом деле ужасно трудно. Все думают, что ты гордая, и унизиться кажется ужасно стыдно. Гордая же.

Ксения приходила к дому своей подруги тайком. Уже после развода, после того, как потеряла все: и мужа, и ребенка, и нормальное жилье. Приходила, закончив ненавистный рабочий день, уставшая и голодная. Об этом не знал никто. Ксения делала вид, что просто гуляет, но в кармане ее пальто всегда лежала горстка жетончиков на метро. Библиотека, в которой она работала, находилась почти рядом с домом, и в жетончиках этих Ксении не было нужды. Но, дойдя с работы до своего дома и всякий раз опуская руку в карман за ключом, она нашаривала там пластмассовый кружок и тут же решала:

— Поеду!

Они часто были в отъезде, почти всегда, и Ксения часа два просто сидела на лавочке, возле детской площадки. Глядя на малышей, она застывала в полной неподвижности и воображала себе, что один из них ее ребенок, а она просто сидит смотрит за ним и ждет мужа с работы.

Очень редко, но она его видела. Замечала, что он лучше других одет, хорошо держится, но мало улыбается. Пыталась его возненавидеть, захотеть убить, но снова видела этих маленьких детей на площадке и понимала, что нельзя заканчивать жизнь так глупо. И свою, и чужую. Женя Князева была ей тогда просто безразлична.

В один из таких вечеров она и поняла, что приходит к этому дому не одна. В ком-то еще жила нерастраченная ненависть, и решался тот же вопрос: жить или умереть. Только на этот раз дело касалось Евгении Князевой. К ее дому приходил тот рыжий. Они так и ходили кругами друг возле друга, пока однажды не сошлись.

— Привет! — просто сказала Ксения.

— Здравствуй, — ответил рыжий.

— Холодно сегодня, да?

— Да, не жарко, — согласился он.

Они замолчали. Ксения смотрела на детскую площадку, он — на дверь подъезда.

— Уехали, наверное, — пожала плечами она. — Не выйдут.

— Да, наверное, — согласился с ней рыжий. И Ксения сказала ему:

— Пойдем, что ли?

— А куда?

— Не знаю. Можно в кафе, только у меня денег нет.

— А у меня есть машина.

Ксения подумала, что это, может быть, прощальный подарок Жени, своего рода отступной. Принимать от нее одолжение не хотелось, но уж очень морозный был день. Подруга и бывший где-то за границей грелись на солнышке. Есть же где-то лето, когда здесь зима. И Ксения пошла за рыжим в его машину.

Это было не бог весть что, «девятка», даже не новая, а подержанная. Рыжий тут же достал из спортивной сумки термос и два пластмассовых стаканчика. Налил горячий черный кофе, протянул один стаканчик Ксении.

Она глотнула, обожглась, но зато почти согрелась. Рыжий завел мотор и вскоре включил печку. Никуда они не поехали, сидели в машине, пили кофе и молчали. Потом Ксения сообразила:

— А как тебя все-таки зовут?

— Геннадий. А ты Вишенка?

— Ага. Черри, — горько усмехнулась Ксения. — А ты Женьку любишь?

— Не знаю.

— Зачем же тогда сюда ходишь?

— Не знаю.

— Дурацкая штука жизнь, да?

— Почему? Хорошая.

«Наверное, все брошенные мужчины — оптимисты, — подумала Ксения. — Надеются, что тот, другой, окажется хуже. А я вот знаю, что мне никогда не быть такой, как Женька».

— Послушай, Генка, а с ней хорошо? Ну, в смысле, она что, очень опытная, да?

— Не знаю. У меня других не было.

— И у меня. Слушай, давай не будем сюда больше приходить? — Он все так же безразлично пожал плечами. Ксения вздохнула: — Странный ты. Не знаешь, любишь или нет, не знаешь, зачем ходишь. Ну что-то же ты должен знать?

— Да. Я знаю. Мне с ней было хорошо. Но не так, как ты думаешь. Это все чепуха. Она веселая, когда в настроении. И живет легко. Может, потому, что богатая? И сама неплохо зарабатывает, и мать ее денег подбрасывает. Отец много оставил. Ее проблемы все как-то сами собой решаются. Я к этому привык. А когда остался один, оказалось, что у меня все по-другому… Она меня в институт устроила. Напоследок.

— Как это — устроила?

— Денег на учебу дала.

— А сам ты нигде не работаешь?

— Я? Нет. Раньше играл, как она, потом бросил. Почти год ездил везде вместе с ней по турнирам. Сопровождающим. Вроде бы при теннисе. До чего ж мне нравится эта игра!

— А почему сам бросил?

— Не знаю. Я добрый. А в спорте добрым быть нельзя. Добрые не выигрывают. Вот ведь странно, все из-за тебя получилось, а я не злюсь.

— Почему это из-за меня?

— Это же твой муж.

— Не он, так другой. Разве ты не понял?

— Понял, — очень жестко сказал он, и Ксения подумала, что и добрых людей злить не стоит.

Но после этого вечера им обоим стало легче. Потом Ксения поняла: еще бы месяц таких вечеров на лавочке у плохо освещенного подъезда, и она бы не выдержала. Сделала бы что-нибудь страшное или с собой, или с ними. Но Генка ее спас. А она в свою очередь спасла его.