— Спасибо! — кричат они.

Головы падают вниз, исчезают из поля зрения.

— У тебя сексуальные сиськи.

— Озабоченный малыш, озабоченный.

— Ебарь-террорист.

Она смеется над маленькими мальчишками и этими словами, значения которых они не знают, еще один удар мяча о забор, убегают, говорят о свободном времени, ей хотелось пить, и она отправилась на минутку в дом, за стаканом воды, когда собралась с силами, потом услышала звонок, крики удалились и затихли, за забором молчание, и снова наступило умиротворение, только звуки мотора достигали ее слуха, а затем радио где-то там, и она снова услышала звонок, но только этот звук был как телефон, она услышала щелчок и голос мамы Полы на автоответчике, спрашивающий, где она, пошла ли она в магазин или нет, может быть, она развешивает белье в саду, голос стал громче, донесся до сада, до головы Руби, там он превратился в голос ее собственной мамы, женщина растит ребенка, она думает об ответственности, которую несет этот факт, у Руби ничего такого не было, она была свободная, ничего, что ей приходится работать и зарабатывать столько, чтобы платить за съем, покупать еду, с этим все нормально, она может заплатить за свои развлечения, так что она не из тех женщин, которые смотрят на мужчин, как будто это ходячие кошельки, а такой тип женщин существует, она просто не из них, в ее понимании равенство значит равенство.

Ситуация Полы была другой, чем у Руби, она это понимала, это трудно, но по крайней мере у нее есть мама, которая ей помогает, а еще и папа, Руби летит над желтой травой и через прошедшие годы представляет свою собственную маму, которая складывает ее кукольную одежду, рубашки, и платья, и джинсы, и носки, и нижнее белье, и бантики, и все остальное. Одежда мамы и папы оседает под весом воды, Руби — маленькая девочка, наблюдает за мамой, держит ее крючки, пытается увидеть, как испаряется вода. Мама рассказала ей, как она тает при жаре, прямо там, перед ее глазами, но ты только видишь немножко пара, температура поднимается, жаркий день, а потом легкий бриз продувает одежду и дарит ей неповторимый запах. Она хотела бы вдохнуть запах одежды своей мамы вот прямо сейчас, прижать джемпер к носу и всасывать тепло женщины, и там еще были яркие пластиковые крючки и деревянные тоже, и они выпадали из щели в пластмассовой сумке и втаптывались в землю, погружались все глубже и глубже, пока в один прекрасный день не стали экспонатами в музее, произведением искусства, новым хитроумным изобретением, чем-то из прошлых лет.

Теперь кто-то живет в их доме. Он был такой же, как и этот, более или менее похож, но Руби не хотела возвращаться туда со своими воспоминаниями, она хотела оставаться счастливой.

— Да, хорошо, мам.

В доме послышался голос Полы, она говорила громко, громче, чем обычно, дверь была закрыта, чтобы соблюсти интимность, с одним из таких телефонов можно гулять, нажимать клавиши и пытаться найти частоту, ультрасовременные штучки, которые не фурычат, а Руби беспокоили ее собственные дела.

— Вот ты где, — сказала Пола, через десять минут выйдя из дома, протягивая холодный напиток, апельсиновый сквош с изогнутой соломинкой. — Мама позвонила и разбудила меня. Хорошо, что она это сделала, а то бы я и дальше спала. А ты не хочешь чахнуть внутри, когда такая погода.

— Тебе повезло, что рядом кто-то есть и так о тебе заботится.

— Думаю, да.

— Думаешь — ты просто этого не знаешь.

— Нет, я знаю, конечно, я это знаю, я бы то же самое для моих детей сделала. Люди выручают друг друга, ведь правда?

Пола сидела на траве, и муравей укусил ее за ногу. Она вскочила и посмотрела на землю.

— Он меня укусил. Посмотри.

Кожа стала распухать. Руби улыбнулась.

— Все будет в порядке.

Пола ушла и принесла пластмассовое кресло, уселась на него, подтянув под себя ноги. Она выглядела лучше, и Руби было жаль ее, Джерри сбежал с секретаршей со своей работы, девчонкой, которая носила чулки и короткую юбку и свела его с ума. Пола ходила к ней, исцарапала ей лицо и хотела выцарапать глаза. Она обвиняла себя в том, что ей долгое время не хотелось секса после того, как она родила второго ребенка, принимала вещи такими, как они есть, думая, что нет никакой разницы, если она, неухоженная, ходит и играет с детьми среди таких же мамочек и папочек. Иногда она обвиняла эту девушку с работы. Руби никогда ее не видела, но ей рассказали, что за сволочь и расчетливая скотина она была, и она только кивала. Обвинять надо было на самом деле Джерри, но она ничего не могла сделать, только оставаться преданной своей подруге.

— Подлый мелкий ублюдок, подобрался в траве и вот так и укусил меня, а потом уходит и теряется. Делает гадость и не признается.

Пола смеялась, а Руби начала чесать кожу, Пола выглядела нервной.

— Вот там, в том доме, живет драгдилер, — сказала она, смеясь, — а вот в том — полицейский, омерзительная работа, он покупает эту дрянь у другого парня, но он, видимо, если его схватят, назовет меня. Они, вероятно, забирают детей и запирают их дома.

Руби почувствовала себя виноватой и перестала чесать кожу.

— Извини, но приходится думать на такие темы, когда у тебя дети. Его машина там, значит, он дома.

Пола пошла в дом и через пять минут вернулась с подносом с едой, Микки-Маус нарисован на пластике, Гуфи улыбается от уха до уха, и вся диснеевская сказка прошлой ночи оживает. Она ставит поднос на землю, щелчком откидывает муравья и поднимает поднос на кресло, в котором она сидела, на тарелке груда сэндвичей с сыром, холодные мини-рулеты из холодильника, она протянула руку и взяла один. Их нужно быстро съесть, а то растают на солнце. Пола снова пошла в дом и вышла с одеялом в руках, уже в купальнике, с двумя банками сидра. Пола прошла, и занавеска на окне полицейского пошатнулась.

— Видимо, у него сейчас сеанс мастурбации, смотрит на нас в бинокль, — рассмеялась она.

Руби надеялась, что это не так, почему-то так не думала, и это была обычная нормальная жизнь, сидеть на пикничке в свой выходной день. Неважно, что она вспотела и не почистила утром зубы. Они были обычными неряхами. Руби вытерла сухой пот, оставшийся от танцев, и от сна, и солнечной ванны, ее руки покраснели. Солнце стояло высоко в небе, а они пили свой сидр и ели свои сэндвичи, джем в губке шоколадных рулетов, Руби и Пола и один из самых прекрасных дней.

Солнце стояло высоко в небе, когда мистер Джеффрис очнулся от дремоты. Он оставался в больнице до пяти утра, где-то в шесть устало забрался в кровать. Такси ждало его, когда он проходил через двери больницы, улицы оставались без движения, и он доехал до отеля за пятнадцать минут. Скинхед оказался дружелюбным парнем, полным сочувствия, он понял, насколько устал его пассажир. Их связывали общие узы тружеников в ночную смену. Джеффрис вполне уверенно попросил его переключить радио с едва слышимого кантри и вестерна на волну с каким-нибудь мягким джазом. Скинхед сделал это с дружеской улыбкой. Если он слушал станцию, по которой крутят хилли-билли, то Джеффрис этого никогда не делал, но судя по всему, водитель и не намеревался его нервировать, просто вообще забыл о включенном радио.