Дочь не отличалась красотой, что расстраивало Скотта, будто в этом была его вина. От матери она унаследовала рыжие волосы, а от отца – рассеянный ирландский взгляд, острый нос, ямочку на подбородке, ставшую еще заметнее, когда сошла детская полнота. Лет в пять или шесть, если ей самой того хотелось, Скотти бывала очаровательной, однако к пятнадцати годам она не успела сформироваться. Ее отличали пухлые веснушчатые щечки, любовь ко всем животным без разбору и, как и самого Скотта в ее возрасте, умение легко сочинять забавные стишки. Отец смотрел на нее с обожанием, стремясь защитить от любых жизненных невзгод, включая и собственные. Пока выходило плоховато. Тут Скотти подняла голову и улыбнулась ему, и в который раз он пообещал себе, что станет лучшим отцом.

Она соскочила с подножки и повисла на нем, как ребенок.

– Папа!

– Как дела, Пирожок?

– Устала.

Книжкой в ее руках оказались «Персы» Эсхила.

– Надеюсь, это не мне!

– Задали на лето. Нужно прочесть по одному произведению великих греков.

– Уже читала Еврипида?

– «Медею».

– Я бы посоветовал «Ореста». Интересно, как используется хор в противопоставление действию.

– Поздно!

– Все равно прочти. Думаю, мой экземпляр на складе.

– Ну его, – сказала она, прищелкнув пальцами.

Пока они ехали в машине, Скотт решил не затрагивать неудобные темы и начал расспросы с Монтгомери. Бабушка Сейр пыталась перешагнуть через, как она думала, спящего пса. Тот ее почуял, поднял голову и ухватил за ногу, от чего бабушка упала вместе с конфетницей. Правое запястье было сломано. Пришлось носить гипс и перевязь, зато можно было усесться в кресло-качалку, а самой давать указания тетушке Саре. Скотти пыталась помогать, но все делала не так. И она терпеть не могла, когда, отчитывая за что-то, бабушка называла ее «юной леди».

– Как поживает мама? Наверное, была тебе очень рада!

– Сам знаешь. У нее был первый хороший день. Мы катались на велосипедах, играли в бадминтон. Она была в порядке. Спрашивала про лагерь. И на второй день было неплохо. А потом опять началось.

– Мне жаль. Спасибо, что навестила ее.

– Ты знаешь кого-нибудь по имени Рейнольдс?

– Вроде нет.

– Мы устроили пикник на лужайке, и она вдруг надолго замолчала, как с ней это бывает. А потом ни с того ни с сего заговорила про Рейнольдса и то, что он ей якобы рассказывал. Какую-то ерунду о планетах, и Солнечной системе, и музыке из другой вселенной. – Скотти затрясла головой, заскрежетала зубами и округлила глаза, изображая ужас.

– Наверное, просто очередная галлюцинация.

– А по-моему, довольно интересно. Она сказала, что Рейнольдс живет внутри солнца и путешествует на его лучах. Я даже подумываю сделать из этого рассказ.

– Лучше не надо. Ты доктору Кэрроллу сказала?

– Да.

– Хорошо. Чтобы помочь, им нужно знать обо всем.

– Не похоже, что ей лучше.

– А похоже, что хуже?

– Нет, так же.

– Думаешь, она готова вернуться домой?

Дочь была единственным человеком на свете, с которым Скотт мог говорить о Зельде начистоту.

– Нет, – ответила девочка.

Скотт дал ей время пояснить мысль, сосредоточившись на дороге, но она замолчала.

У входа в «Беверли-Хиллз» стоял ландолет-«Штуц», как первый намек на скрывающуюся за дверьми роскошь. Хелен, сама элегантность, ждала их в холле. Стройная, большеглазая, раньше она блистала на Бродвее, теперь стала звездой «Парамаунт Пикчерс», известной своим чистым и невинным образом, который она сохранила со времен обучения в католической школе. Скотти утверждала, что помнит ее, хотя, наверное, ей так только казалось благодаря экранным ролям Хелен.

– Мы ласково называли тебя Скотти, – сказала Хелен, беря ее за руку, как тетя.

– Мы и сейчас ее так зовем, – улыбнулся Скотт.

По пути в комнату Хелен и Чарли они миновали бассейн, окруженный искусственным пляжем с ослепительно-белым песком, и джунгли банановых пальм. Как и многое в городе, все это было декорациями, своего рода открытой киноплощадкой, но заметно было, что Скотти впечатлена. Скотт желал одного: чтобы дочери было хорошо, и все же впервые за несколько лет ему хотелось, чтобы она понимала, кто дарит ей это волшебство.

Решено было, что Скотти устроится на новом месте и, возможно, немного поспит.

– Сегодня мы обедаем втроем, – предупредил ее отец, будто желая подготовить. Однако удивляться пришлось ему самому, когда через несколько часов Скотти позвонила и сказала, что в городе двое ее знакомых из Хотчкисса[63]. Нельзя ли им присоединиться?

– Но, Пирожок…

– Пожалуйста, пап!

– Конечно, – согласился он.

По телефону Шейла проявила понимание, да и в ресторане, похоже, не была особенно против незваных гостей. Она оделась не для Скотта, а для его дочери: простое черное платье, украшения из мелкого жемчуга и серебристые босоножки для танцев. Но каким бы скромным ни был наряд, фигуру было не скрыть. Внешностью она не уступала звездам, в кругу которых вращалась, и юноши, вместо того чтобы соперничать за внимание Скотти, не отрывали глаз от Шейлы.

Фитч и Недди. Наверное, Скотт их уже встречал, и даже недавно – в Балтиморе, куда он ездил к Скотти на Рождество; впрочем, тогда он был навеселе и совершенно их не помнил. Высокие, светловолосые, загорелые от походов к острову Санта-Каталины на дядиной яхте, для Скотта они были на одно лицо: нахальные пустозвоны, весь ужин рассказывавшие байки о том, как в Лос-Анджелесе не любят море. Оба приехали из Чикаго, и Скотт представлял их дома́: особняки в самом дорогом районе города с садами, террасами, спускающимися прямо к озеру Мичиган в подражание лучшим домам Ньюпорта[64], ждущие в доках сверкающие парусные и прогулочные лодки, купленные на деньги скотозаводчиков и мясных королей. После Хотчкисса их, конечно, отправят в университеты, не лучшие в стране, но лишь немного им уступающие: Корнелльский, Дартмутский или Брауновский. Затем ребятки вольются в семейный бизнес, будут вести счета, ничем не интересуясь и сохраняя праздный оптимизм спортсменов. У Скотта было несколько приятелей по Принстону, которые обыкновенно проводили лето в Уайт-Бэр-Лейк и Харбор-Спрингс[65], хотя после Краха их семьям пришлось продать дома там. Но и тогда у самих приятелей не было заботы большей, чем решить, кого из девчонок пригласить на танец.