– Первым жестом – вашим и князя Гяура – благородства станет отправка казаков к берегам Польши. За свой счет, на принадлежащем ему корабле. Что конечно же будет освещено в газетах и обсуждено в салонах.

– Их все еще много, этих казаков?

– Не так уж… Часть погибла. Часть, насколько я знаю, успела пасть под взглядами пылких французских девиц и вдов и намерена навсегда остаться во Франции, что лишь приветствуется нами. Какую-то часть мы, возможно, отправим попутными кораблями. Но офицеры и казаки, не покоренные француженками, остаются на вашем попечительстве.

– Какая «щедрость» с вашей стороны!

– Не язвите, графиня.

– Тогда обратимся к условиям приобщения Гяура к французской экспедиции в Африку.

– Вернувшись после переброски казаков в Польшу к причалам Кале, вице-адмирал Гяур узнает, что ему придаются еще два военных корабля, и с этим отрядом ему надлежит очищать побережье Франции от обломков испанского флота, истребляя в первую очередь «прибрежных корсаров», наловчившихся высаживать свои десанты в самых неудобных для нас местах. Если при этом вице-адмирал умудрится захватить два-три корабля испанцев… То кто станет возражать против того, чтобы они тоже были присоединены к его отряду?

– А после завершения всех баталий…

– Вот именно, графиня, кто сможет помешать князю после завершения всех баталий взять своего «Гяура» и те корабли, которые он захватит в абордажном бою, и отправиться к берегам Африки, чтобы проинспектировать наши заморские колонии, а заодно попугать местных пиратов?

– Думаю, что никто…

– Вот видите, графиня, вы все же сомневаетесь. А я могу заявить вам со всей решительностью: ни одно благородное дело, совершенное во имя Франции и короля, не остается незамеченным нашей благословенной родиной. Кажется, мы уже обо всем договорились, графиня?

– Хочется надеяться.

– Если у вас возникнут вопросы, можете появиться у меня завтра, к концу дня… и мы все обсудим.

Они встретились взглядами и отлично поняли друг друга.

– Только сделаем это не завтра, ваше высокопреосвященство. После сегодняшней нашей беседы мой предвечерний визит будет сразу же замечен и «не так» истолкован. А нам ведь нельзя портить отношения с Ее Величеством королевой Анной Австрийской, не правда ли? – мило улыбнулась Диана, давая понять, что кое-какие тайны французского двора не такие уж тайны даже для нее, шварценгрюнденской провинциалки.

– Вы, как всегда, непоколебимо мудры, – едва заметно побагровел Мазарини.

Полк провел последний «штурм» холма, который воспринимался новобранцами как сильно укрепленный вражеский лагерь и, разведя костры, готовился к еще одной походной ночи.

Хмельницкий понимал, что три дня таких учений вряд ли способны превратить сборище необученного люда в дисциплинированный казачий полк, но все же тешил себя, что хоть чему-то эти люди обучились. И даже приказал отобрать сотню наиболее способных воинов, которых можно будет назначить хорунжими и сотниками тех повстанческих полков, которые еще только предстоит сформировать.

В отличие от остальных новобранцев эта сотня теперь не отдыхала, а под командованием казаков реестра обучалась пешему строю, ходила в наступление прусской колонной и турецким янычарским полумесяцем; отбивала атаки, стоя в небольшом каре, напоминавшем римскую фалангу.

Глядя на то, как будущие офицеры постепенно превращаются в европейское воинство, повстанцы начинали верить, что с таким гетманом они действительно смогут не только отбиваться от поляков, но и побеждать их. Само умение сражаться в строю, в конной лаве, в укрепленном лагере казалось им тем высоким воинским искусством, овладев которым, они превращались в непобедимое войско.

– Там карета, атаман! – неожиданно появился у шатра гетмана полковник Ганжа.

– Ну, карета? – с трудом вырвался из потока своих размышлений Хмельницкий. Он стоял между шатром и небольшим костром, наблюдая, как на равнине, у подножия холма, под восходящим месяцем, разворачивается военное представление сотни будущих казачьих офицеров.

– Мы перехватили ее.

– Ну, перехватили. Карету сопровождают двадцать реестровых казаков, с которыми вы не в состоянии справиться?

– В моем дозоре было только пятеро. Но те, у кареты, не сражаются. Наоборот, просят свести с вами.

– Это казаки?

– Княгиня.

– Какая еще княгиня? – насторожился Хмельницкий. – Родовое имя у этой княгини есть?

«Неужели Стефания Бартлинская? – загорелась в душе полковника искра надежды. – Но откуда? Как она могла оказаться здесь? Нет, такое невозможно!».

– Имя есть. Она даже назвала его. Но только что-то я не запомнил. Не старая еще княгиня… Они все… панночки как панночки.

– Шел бы ты к черту, полковник, со своими «панночками». Какой от тебя толк, если ты уже не способен даже имен запомнить? – полушутя проворчал Хмельницкий и, кликнув сотника Савура, неохотно взобрался в седло.

Карета и ее охрана оставались по ту сторону речушки. Но вовсе не потому, что не могли преодолеть ее, а потому что владелица кареты опасалась показываться в лагере повстанцев. Она просила полковника Ганжу никому, кроме Хмельницкого, не сообщать о ее прибытии, и даже имя забыть.

– Поспешите, полковник, поспешите! – услышал Хмельницкий негромкий бархатный смешок, такой знакомый ему. – Не то вновь исчезну, как вечернее привидение.

– Вы ли это, княгиня?!

– Конечно же я. – Вся в белом одеянии, она ступила на подножку кареты, однако сойти на еще не просохшую от вчерашнего дождя землю не решилась. – Сколько бы раз я ни появлялась пред вами, каждый раз вы почему-то сомневаетесь в моем существовании.

– Нужно очень долго не расставаться, чтобы наконец поверить, что вы в самом деле не причудились мне, – согласился Хмельницкий. – Но, что поделаешь, появление в этой степи такой девы…

Только поцеловав ее руку, ощутив пьянящий запах тонких духов, незаметно проведя ее пальцами по своему лбу – он повторял жест, которым Стефания любила успокаивать его во время удивительного странствия по степям Крыма и Приднепровья, – Хмельницкий с трудом поверил, что все это происходит на самом деле. Что перед ним действительно женщина в белом словно невеста – в подвенечном платье… И что ее неподражаемый, неземной, бархатный голос, способный очаровать кого угодно, – не иллюзия…

– Сте-фа-ния… – покачал он головой, пытаясь развеять охватившее его наваждение.

– Бог-дан, – прошептала она, сильно налегая на первый слог. Все поляки произносили его имя именно так, «Бог-дан», и все же в устах Стефании Бартлинской оно звучало по-особому – нежнее, загадочнее…

– Как вы оказались здесь, ваше сиятельство? Как вообще могли оказаться в этих краях, Стефания?