Гарри Трумэн, сменивший на президентском посту Франклина Д. Рузвельта, вдруг отправил недвусмысленный сигнал Чан Кайши: приказал пустить в Тонкий французов и поскорее убираться восвояси. В обмен Франция отдавала националистам Китая свои концессии в Шанхае и Кантоне, а также согласилась продать Юннаньскую железную дорогу. Правда, адмирал д'Аржанлье, едва прознав об этом, слегка поторопился и, попытавшись днем раньше условленного срока войти в порт Хайфона, был встречен прицельным огнем чанкайшистской артиллерии.

Адмирал, бывший католический монах, вернувшийся в этот мир, воинственно бряцая оружием, благоразумно развернул крейсеры «новой Франции» и вознес к небу жаркие молитвы об успехе французского оружия. И вот уже на следующий день войска французского Экспедиционного корпуса без единого выстрела заняли все крупные города Северного Вьетнама. По пятам за отступающими чанкайшистами, оставлявшими власть в руках местных националистов, шли части Зиапа, зачищавшие города от правых, отбиравшие у них влияние на улицу.

Когда во Вьетнам прибыл лояльный де Голлю генерал Леклерк, Хошимин отправил ему навстречу Зиапа с поручением известить Леклерка о поддерживаемом советскими друзьями желании вьетнамского народа оставаться в Индокитайской Федерации Французского Союза. Поначалу Зиап хорохорился, твердя, что никогда не пожмет руки французу, но под тяжелым взглядом вождя постепенно успокоился и в итоге послушно отправился на аэродром. Досадуя на собственную мягкотелость с Хошимином, Зиап решил, что разговор с генералом на равных исправит унизительную для него ситуацию. Леклерку он сказал, что рад встрече между боевыми лидерами вьетнамского и французского Сопротивления. Тот согласно закивал и, пожимая Зиапу руку, заверил его, что рад не меньше. Он уже знал, что именно советские друзья порекомендовали вьетнамскому народу, и встреча с Зиапом в аэропорту только подтвердила его сведения.

Обрадованный новостями де Голль наконец-то ответил на телеграммы Леклерка, отписав ему из своего шампанского «изгнания»: «Мы вернемся Индокитай зпт ибо мы там сильнее всех тчк».

Хошимин тем временем успокаивал разбушевавшуюся толпу ханойцев, собравшихся на митинг у ратуши. «Я вас не продал! Клянусь вам, я, как всегда, остаюсь с моим народом! – непривычно громко кричал он, почти срывая голос. – Неужели вы не видите, что для нас лучше десять тысяч французских солдат, чем двести тысяч китайских? С ними-то нам уж, наверное, будет полегче справиться!» – в отчаянии крикнул он на вьетнамском, и толпа немедленно начала успокаиваться, а спустя немного времени и вовсе разбрелась по домам. «А молодец все-таки наш дядюшка Хо, так хитро все придумал», – говорили ханойцы друг другу.

В это время дядюшка Хо с нескрываемым облегчением утирал пот, обильно струившийся по его высокому лбу. Пора было вылетать в Париж на переговоры, как было условлено с Сантени.

2

Глубоко задумавшись, стоял товарищ Хошимин на одной из прибрежных дюн, наблюдая за разбивавшимися о каменистый берег бушующими волнами Атлантического океана и пронзительно кричащими чайками.

Уже вторую неделю правительство «новой Франции» держало его в курортном Биаррице в полном неведении, в тягостном, полном сомнений и тревог ожидании решения судьбы далекой родины. За это время его успели навестить несколько проверенных товарищей из ФКП. Морис Торез после традиционных по-товарищески крепких объятий сразу же начал хвастаться достижениями коммунистической партии в составе правительства Четвертой республики. Так, по его словам, национализации подверглись не только все стратегические отрасли промышленности – от автомобилестроения до авиации, – но и крупнейшие банки и страховые компании. Были законодательно оформлены многие давнишние требования профсоюзов о введении социальных льгот на предприятиях. В какой-то момент Торез даже начал перечислять свои достижения по пальцам: страхование по социально-профессиональному признаку, повсеместное распространение бессрочных контрактов, усложненная для работодателей процедура увольнения, социальные пособия, гарантии найма для различных категорий государственных служащих. На этой стадии, считал он, можно было уже задумываться о введении в экономику элементов планового хозяйства. Но когда товарищ Хошимин начал всерьез расспрашивать его о возможности ФКП повлиять на судьбу Индокитая, Морис Торез сразу же поник, начал тяжело вздыхать и мяться. В конце концов в довольно туманных выражениях он признался Хошимину, что христианские демократы постепенно обходят марксистский блок по всем направлениям и что сам марксистский блок близок к окончательному расколу, а социалисты готовы с потрохами продаться дядюшке Сэму за паек, предусмотренный щедрым планом Маршалла. В общем разом поскромневший Торез отбыл в Париж вечером того же дня, и прощальные объятия его были уже не столь крепкими.

Однако больше всех достал Хошимина известный левацкий репортер Даниэль Герен[46]. За ужином он сначала пустился в пространные разглагольствования о том, что все свободолюбивые люди планеты должны поддерживать в холодной войне демократию американского образца, что западный капитализм гораздо предпочтительнее, чем сталинский тоталитаризм. В ответ товарищ Хошимин лишь пожимал плечами, старательно выковыривая многочисленные мелкие кости из нежного мяса атлантических сардин. Никакого откровения в этих рассуждениях не было, потому что эту позицию тогда разделяли большинство анархистов Франции. Но, начав интервью, Герен стал все назойливее и назойливее расспрашивать о сайгонских подпольщиках, казненных вьетнамскими сталинистами в ходе чисток во время августовского восстания. Не подавая вида, что взбешен, Хошимин спокойно и твердо ответил ему: «Это были достойные люди, и мы скорбим о них. Но любой, кто пойдет против моей линии, будет сломлен и разбит». В принципе, поостыв, он понял, что остался вполне доволен своим ответом. Иосиф Виссарионович, наверняка, сказал бы на его месте что-нибудь в том же духе.

– А ведь меня в своем роде вдохновляли ваши статьи в Populaire, – сказал Хошимин, когда они перешли к фруктам. – Вы так красноречиво описывали страдания вьетнамского народа, помните? Вы рассказали, как Базен, начальник главного управления Сюртэ с Катина, заставлял политических заключенных прыгать босыми на острой гальке, вскидывая руку в фашистском салюте.

– Помню, помню, – подтвердил Герен. – В той же статье я писал о казненных вашими товарищами троцкистских редакторах газеты La Lutte, которых Базен тогда бросил в каталажку на два года.

– Вы рассказывали также о ста лицеистах, которых исключили из школ за участие в несанкционированной манифестации в поддержку французского Народного фронта, – продолжал Хошимин, словно не слыша Герена.

– Что интересно, Народный фронт тогда был у власти, – заметил Герен. – Вы не находите любопытным, что Мариус Муте был тогда министром по делам заморских территорий точно так же, как и сейчас?

– Помнится, вы его косвенно оправдывали, – сказал Хошимин. – Ведь вы писали, что этот социалист в кресле министра не мог справиться с бюрократической машиной своих же подчиненных, что он просто вынужден был выдать карт-бланш всем этим проконсулам и Базенам.