Я положил папку обратно на стол, прилепив к ней желтую карточку.

Желтый цвет означает «может быть».

Внезапно раздался стук в дверь.

— Открыто, — крикнул я и тут же насторожился. В этом состоянии подозрительности я теперь нахожусь постоянно.

Что там говорила Нана, когда я утром уходил из дому? «Смотри, чтобы тебя не подстрелили».

Старые привычки умирают с трудом. Нет, это был не Кайл Крэйг и не психопат из моего прошлого.

Это был мой первый пациент, вернее, пациентка.

Она заняла почти весь дверной проем, словно боясь войти внутрь. Лицо опущено вниз, ладонь сжимает дверную ручку, она пытается восстановить дыхание и сохранить при этом достойный вид.

— У вас лифт скоро заработает? — спросила она, задыхаясь.

— Извините, что вам пришлось подниматься по лестнице, — сказал я. — Вы, должно быть, Ким Стаффорд. Меня зовут Алекс Кросс. Входите, пожалуйста. Хотите кофе? Или, может, воды?

Наконец пациентка внесла себя в комнату. Мощное телосложение, около тридцати лет, хотя на вид можно дать и сорок. Одета весьма официально — темная юбка, белая блузка, довольно поношенная, но хорошего покроя. Синий с сиреневым шелковый шарф аккуратно повязан под подбородком.

— Вы сообщили мне на автоответчик, что меня вам рекомендовал Роберт Хэтфилд, так? — продолжал я. — Я работал с Робертом в полиции. Он ваш приятель?

— Не совсем.

Не совсем приятельница Хэтфилда. Я ждал, что она скажет дальше, но она молчала. Она стояла посреди офиса, как бы спокойно изучая обстановку.

— Вы можете присесть вот сюда, — подсказал я. Она явно ждала, чтобы я сам сел.

В конце концов она аккуратно пристроилась на краешке кресла. Одной рукой она нервно теребила узел шарфа, другая была сжата в кулак.

— Мне нужна помощь, чтобы понять одного человека, — начала она. — Он иногда бывает очень злым.

— Это кто-то из ваших близких?

Она сразу напряглась:

— Его имени я вам не скажу.

— И не нужно, — согласно кивнул я. — Имя значения не имеет. Это член вашей семьи?

— Жених.

Я снова кивнул.

— Вы давно помолвлены? Ничего, что я об этом спрашиваю?

— Четыре года, — ответила она. — Он хочет, чтобы я похудела, прежде чем мы поженимся.

Может, это просто сила привычки, но я уже нарисовал для себя психологический портрет этого жениха. Во всем, конечно, виновата она одна, он, как правило, не несет никакой ответственности за свои действия, а ее вес — просто отговорка, удобный путь для бегства.

— Ким, вот вы говорите, что он часто злится, — а можете рассказать об этом подробнее?

— Ну, мы просто… — Она замолчала, и, думаю, это было от смущения, а не от отсутствия ясности в мыслях. В уголках ее глаз мелкими жемчужинами выступили слезы.

— Он когда-нибудь применял по отношению к вам физическую силу?

— Нет! — ответила она слишком быстро. — Нет, никакого насилия… Просто… Ну да. Применял. Так и было.

Судорожно вздохнув, она опять замолчала. Потом стала разматывать свой шарф.

Я увидел синяки и рубцы. Они походили на размазанные полосы краски и изуродовали всю ее шею.

Я не раз видел подобного рода следы. Обычно на трупах.

Мне пришлось напомнить себе: «Все убийства остались в прошлом; сейчас ты проводишь курс лечения».

— Ким, как получилось, что у вас на шее остались такие следы? Расскажите, что считаете нужным рассказать.

Она скривилась от боли, когда снова обматывала шею шарфом.

— Если зазвонит мой мобильник, мне придется ответить. Он думает, что я поехала к маме, — сказала она.

Ее лицо исказилось от ужаса, и я понял, что пока еще рано спрашивать ее о конкретных случаях насилия.

Все еще не глядя на меня, она расстегнула рукав блузки. Я сперва не понял зачем, пока не увидел жуткий багровый кровоподтек у нее на локте — он только начал заживать.

— Это ожог? — спросил я.

— Он курит сигары, — ответила она.

Я с трудом перевел дыхание. Она отвечала так, словно это было совершенно обычное дело.

— Вы в полицию обращались?

Она горько улыбнулась:

— Нет, не обращалась.

Она поднесла ладонь ко рту и снова отвернулась в сторону. Этот парень запугал ее так, что она теперь готова его защищать.

Тут у нее в сумке заверещал сотовый телефон. Она достала трубку, посмотрела на номер и ответила.

— Ну что, мой милый? Что стряслось? — Голос ее звучал мягко, легко и совершенно убедительно. — Нет, — продолжала она, — мама вышла за молоком. Ладно, я передам ей твои приветы.

Это было просто потрясающе — наблюдать за ее лицом, когда она все это говорила. Она играла эту роль для самой себя. Вот каким образом она умудряется выживать…

Она отключила связь и повернулась ко мне с нелепой улыбкой на губах, словно ни с кем только что не разговаривала. Это продолжалось несколько секунд. А потом она сломалась, сразу. Стон перешел в рыдания, сотрясающие все ее тело; она качнулась вперед, обхватив себя руками.

— Эт-то так трудно… невозможно, — задыхалась она. — Извините. Не могу. Мне… не следовало к вам приходить.

Когда ее мобильник снова зазвонил, она даже подскочила в кресле. Эту слежку, эти преследующие звонки ей было, видимо, трудно выдерживать, находясь здесь, а она еще пыталась обманывать себя, признавая и одновременно отрицая очевидное.

Она вытерла лицо, словно ее внешний вид имел сейчас хоть какое-нибудь значение, потом ответила на звонок тем же мягким тоном, как и в первый раз:

— Да, милый. Нет, я руки мыла. Извини, милый, я не могла сразу достать трубку.

Мне было слышно, как он что-то орет, а Ким терпеливо кивала в ответ и слушала.

Наконец она сделала мне знак, подняв палец, и выскользнула в коридор.

Я воспользовался этим перерывом, чтобы просмотреть некоторые бумаги и немного усмирить свой гнев. Когда Ким вернулась, я предложил ей адреса нескольких приютов, но она отказалась.

— Мне пора идти, — вдруг сказала она. Второй звонок явно заткнул ей рот. — Сколько я вам должна?

— Ну, скажем, это была лишь первая консультация. Заплатите в следующий раз.

— Нет, никакой благотворительности. И не думаю, что я обращусь к вам еще раз. Сколько?

— Я беру сто долларов за час, — неохотно ответил я. — Дальше — меньше. Полсотни будет вполне достаточно.