Затем Маликульмульк проследовал в обеденный зал, где спросил у метрдотеля, во что встанет ему французский пирог с дичью. Тот рекомендовал пирог за тридцать рублей или за пятнадцать талеров, которым за ужином могли бы насытиться пять-шесть человек. Большего для работы над пиеской и не требовалось.

Заказывая обед, Маликульмульк узнал, что привезли английские устрицы, по двенадцать рублей сотня. Подал голос Косолапый Жанно, однако Маликульмульк сказал: «Цыц!» Такие подвиги следовало совершать при большом стечении народа.

В «Петербурге» уже поняли, с кем имеют дело, и без лишних слов несли начальнику канцелярии двойные порции кушаний, начав со стерляжьей ухи. За ней последовали телячья печенка под рубленым легким, мозги под зеленым горошком, фрикасе из пулярки под грибами и белым соусом. На десерт ему подали целое блюдо французской яичницы с вареньем.

Вместе с яичницей прибыл лично Анри Шуазель, под чьим наблюдением ее соорудили. Он был в чистой белой холстинной куртке с кухмистерским колпаком на голове. Маликульмульк объяснил, какой пирог нужен и для какой он назначен цели. Повар посмеялся — цель действительно была необычная — и пообещал, что начинка, когда дойдет до дела, будет не слишком влажной.

Затем Иван Андреевич спросил его по-приятельски, не было ли в последнее время случаев, чтобы в «Петербурге» велась Большая Игра. О том, что каждый у себя в номере вправе баловаться картишками, речи не шло. Он хотел знать, не обретался ли в гостинице кто-то из тех, кого считали записными игроками, то есть мастер, живущий на доходы от колоды.

— Были такие господа, — отвечал по-немецки Анри Шуазель. — И был также случай, когда играли двое суток, им кушанье в номера подавали. Потом случился какой-то скандал, и эти господа съехали.

— He упомните ли, герр Шуазель, как звали тех господ?

— Они записаны в книге.

— Ну, так попросим принести книгу…

— Я сам схожу и погляжу! — торопливо воскликнул повар.

Он видел, на что стали похожи рукава начальника канцелярии после фрикасе под белым соусом, и совершенно не желал, чтобы господин Крылов изгваздал книгу.

— Сдается мне, что один из них — фон Дишлер, — сказал, вернувшись, Шуазель. — Это имя в книге есть. Но вы же знаете, этим господам придумать себе новое имя — все равно что мне выпить рюмку мозельского, быстро и приятно. Удивления достойно, где они добывают фальшивые паспорта.

— А как он выглядел, этот фон Дишлер?

— Мужчина в годах, весьма обходительный…

«Шулеру и положено быть обходительным, — подумал Маликульмульк. — Иначе — кто ж с ним играть сядет? Но ему нельзя выглядеть чересчур умным».

— Обожает играть на скрипке…

Это было уже занятно.

— А еще приметы?

— Нос, — немного помолчав, ответил Шуазель. — Этот человек почти лишен переносицы, однако его нос не является продолжением лба, как у греческой статуи, а образует с ним угол, вот такой…

Повар взял вилку и начертал на грязной тарелке профиль — действительно необычный.

— Еще?

— У всякого, кто пьет или страдает почками, бывают мешки под глазами. А у фон Дишлера они замечательной величины и как бы двойные. И цвет лица нездоровый.

— Еще?

— Ростом с меня.

Больше повару ничего вспомнить не удалось. Но и это уже было кое-что.

Вернувшись в замок, Маликульмульк убедился, что вся канцелярия в сборе, посидел там немного и отправился в кабинет к Голицыну. Тот только что вышел из-за стола и не имел пока желания копаться в бумажках. Этим следовало воспользоваться.

— Что вы изволили решить насчет бригадира Дивова? — спросил Маликульмульк.

— Понятия не имею, братец ты мой, к чему его приспособить. Он ведь, ты сказывал, уж стар?

— Полагаю, ему за шестьдесят.

— Ну вот. Старик, а на службу просится. Будь он из простого звания — можно бы в сторожа, а то хоть в будочники. А тут, вишь ты, бригадир, дворянин. А что умеет — неведомо.

— Он жил богато и трудиться, уйдя в отставку, нужды не имел. Но, как всякий военный, должен знать математику, фортификацию, тактику, — сказал Маликульмульк. — Мог бы учить гарнизонных солдат.

— Их есть кому учить… Ну, задал ты мне задачку! Может, просто оказать ему вспомоществование? Это дешевле выйдет, чем его к делу пристраивать. Пошли человека, пусть принесет его послужной список, напишем в столицу. Ему ведь полагается какой ни есть пенсион…

— Пока дождемся ответа, он и сам с голоду помрет, и невестку с внуками уморит.

— Ну, так я пошлю ему из своих двести рублей, пока дело с пенсионом не решится.

— Может отказаться, он с норовом. Он готов вновь служить, а не брать…

— Не брать подачек? — проницательно продолжил князь, прищурив свой хитрый левый глаз. — Ну так придумай, к чему бы его определить! Покойный Потемкин, помнится, приставил старого дьячка памятник царю Петру охранять — и за то ему оклад денежного содержания назначил. А этого? Петуха на Домском соборе сторожить? Стой! Придумал! Отправь-ка курьера в Цитадель, в работный дом! Вели главному надзирателю немедля прийти!

Это заведение находилось за Петропавловским собором. Там жили взаперти подследственные арестанты обоего пола и целый день трудились, оплачивая свое содержание.

Две или три комнаты были отведены для умалишенных, которых всегда мог при необходимости навестить гарнизонный врач. Это также составляло повод для грызни с магистратом — до того в городе «бешеного дома» не было, господа ратсманы никак не могли изыскать на него средства, а как в Цитадели приютили безумцев, так ратсманы и решили, что этих комнатушек на всех рижских сумасшедших хватит.

Голицын выражал недовольство тем, что в этот работный дом попадали люди за мелкие провинности. Рижские предместья обнесены были палисадом из высоких заостренных кольев — как делалось при царе Иване Грозном и еще ранее. Палисад, в отличие от земляных валов крепости высотой в пять сажен и даже больше, был подвижным — предместья разрастались, и его переносили все дальше и дальше. Но зимой стена из деревянных кольев — соблазн для тех, кто не запасся дровами. По ночам обыватели вытаскивали колья, а магистрату приходилось оплачивать их замену. Время от времени воров ловили и карали. Но запирать за такую мелочь на два-три месяца в работный дом — уже чересчур.

Маликульмульк живо смекнул, до чего додумался князь. Дать Дивову должность какого-нибудь обер-надзирателя, нарочно для него изобретенную, да казенную квартиру в Цитадели — чего же лучше? Он туда переберется с Анной Дмитриевной… с Анютой…

Они были совершенно не похожи — та Анюта, что осталась в далеком прошлом, худенькая девочка с огромными голубыми глазами, и Анна Дмитриевна, уже не юная, уже не красавица, хотя если причесать на модный лад и немножко подрумянить, стала бы хороша собой, наверно…