— Пошел вон, подонок!

Мужчина так и остался стоять на остановке с раскрытым ртом.

А Ольга, кусая губы, быстро шла по темной улице и бормотала:

— Подонки! Все вокруг подонки! Ненавижу… ненавижу…

Люди, проходившие мимо нее, были здоровы, веселы, кто-то пил пиво, кто-то курил, кто-то кидал на Ольгу недвусмысленные взгляды, а Сергей в это время лежал на операционном столе с оголенной грудью, в которой застряли две пули; и посвистывал безостановочно прибор искусственной вентиляции легких, и едва слышно пощелкивал индикатор сердечных сокращений, и покрывался крупными каплями пота лоб хирурга, и равнодушно созерцала сине-бледное лицо раненого операционная сестра, думая при этом: «Жаль, конечно, но он не выживет. Опять, наверное, бандитские разборки…»

На углу своего дома Ольга остановилась, прижалась к фонарному столбу, вынула из сумочки сигареты и закурила. Две милицейские машины беззвучно выплескивали пучки света из проблесковых маячков. Сутулый мужчина в длинном светлом плаще сидел на корточках в том месте, где лежал Сергей, и собирал в полиэтиленовый мешочек крохотные пудреницы, зеркальца, гребешки. Куклу и кота, должно быть, кто-то подобрал до приезда милиции. «Зачем это все?» — с отупляющим равнодушием подумала Ольга.

Она кинула окурок в лужу и направилась к подъезду. Милиционеры проводили ее долгим взглядом, кто-то даже пустил ей в лицо луч фонарика, но никто не остановил и ни о чем не спросил.

* * *

Казалось, что в доме — все, как прежде. Только Ксюшка не выбежала из своей комнаты встречать ее. И, может быть, мягче обычного был взгляд у мамы, какой-то расслабленный, удовлетворенный, отдохнувший.

— Ты одна? — равнодушно спросила она, хотя не могла не видеть, что в прихожей, кроме Ольги, нет никого. — А что у тебя с ногами? Ты видела, что у тебя порваны колготки?

Рваные колготки! Вот самая главная проблема на этот момент!

Ольга как швырнет сумочку в угол! Села на обувной стульчик — и в слезы. Мама подошла, погладила ее по голове, вздохнула и голосом умудренной женщины произнесла:

— Ничего, доченька. Ничего. Все будет хорошо. Думаешь, я мало слез в молодости пролила? И что? Где эти слезы? Высохли, и ни следов, ни памяти. Правильно говорят — водица это…

— Что?! — Ольга подняла голову и скинула ладонь мамы. — Водица?! Ты знаешь, что произошло? Ты ведь еще ничего не знаешь! Ты ведь сидишь здесь, как зайчиха в норе! Да ты…

Она осеклась, сорвала с себя плащ, швырнула его куда-то и решительно направилась к телефону.

— Кому ты собралась звонить? — спросила мама, и только сейчас в ее голосе проявились тревожные нотки.

— В милицию! Не уходи, послушай! Тебе будет интересно!

Ольга плюхнулась на диван, поставила аппарат себе на колени и стала набирать «02». Палец ее дрожал, несколько раз она нажала не ту клавишу. Вдруг на телефон легла пухлая рука.

— Не надо никуда звонить, — раздался мужской голос. — Я сам во всем признаюсь.

Ольга подняла глаза и увидела Глеба.

* * *

Он стоял перед ней, бледный, с блестящими глазами, склонив голову с покорной обреченностью. Галстук съехал набок, из-под брючного ремня выпростался край рубашки. Рядом, держа его за палец, стояла Ксюшка.

Ольга откинула телефон в сторону, вскочила на ноги и вцепилась Глебу в горло.

— Подонок!! Негодяй!! — кричала она, раздавая ему пощечины и царапая его пухлые щеки. — Подонок!! Убийца!! Да как ты смел!! Как ты смел…

Слезы заливали ее лицо. Глеб не сопротивлялся. Ксюшка тоже заплакала и тонким голоском запищала:

— Не бей его, мамка!

В какой-то момент девочка оказалась между Глебом и Ольгой. Рыдая, Ольга отвернулась, закрыла лицо руками и, покачиваясь, подошла к окну. Она слышала, как всхлипывает дочь и Глеб тихо приговаривает:

— Не плачь, моя девочка. Не надо. Все будет хорошо…

Ольге показалось, что ее сердце не выдержит всего этого и разорвется, как граната. Задыхаясь от невыносимой боли, она повернулась и срывающимся голосом произнесла:

— Доча, этот дядя — убийца! Он стрелял в моего друга…

Ксюшка двумя руками схватилась за нижний край Глебова пиджака, отрицательно покачала головой и, насупившись, пробормотала:

— Нет, он хороший. Он мне зайца подарил. И мы с ним играли в прятки. А ты его налупила…

В дверях комнаты, как привидение, появилась мама. Она была бледна, ее подвижные глаза не находили себе места; взгляд женщины перебегал с внучки на дочь, потом на Глеба и так далее по кругу.

— В общем, так, — изо всех сил стараясь сдержать слезы, произнесла Ольга, с ненавистью глядя на Глеба. — Пошел вон отсюда! Пошел отсюда быстро, и так, чтобы я тебя больше никогда не видела. Чтобы твоего поганого духа здесь больше не было. Чтобы…

— Ольга… — ахнула мама и прикрыла рот рукой.

— Мамка, не прогоняй дядю Глеба! — капризно протянула Ксюшка.

— Я сказала! — жестко повторила Ольга и взяла со стола тяжелую хрустальную вазу для цветов.

— Да, — тихо ответил Глеб, кивая. — Конечно. Можешь быть спокойна. Я сейчас уйду… — Он осторожно убрал ручки Ксюши и погладил ее по головке. — Не грусти, малышка.

— Ты уходишь? — всхлипнула девочка.

— Ухожу. Но мы еще обязательно встретимся.

— Ты никогда больше с ней не встретишься! — сквозь зубы процедила Ольга. — Ты будешь гнить на нарах, подонок, и она тебя быстро забудет!

— Если бы это было самое страшное в моей жизни, — произнес Глеб и, схватившись за лицо, вдруг заплакал навзрыд. Слезы просачивались под ладонями, стекали на подбородок, плечи его содрогались.

— Ольга, как ты можешь… Это грубо! Это жестоко! — заволновалась мама и, как наседка к цыпленку, подлетела к Глебу.

— Он стрелял в Сергея, — глухим голосом ответила Ольга и запрокинула голову, изо всех стараясь удержать в глазах слезы. — Этот негодяй убил Сергея…

— Может, это какая-то ошибка? — Мама мучительно искала выход из трудного положения и не знала, обнять ей Глеба или не стоит.

— Нет, мама, это не ошибка, — ответил Глеб дрожащим голосом. — Это правда…

— Какая она тебе мама, дерьмо! — взвилась, словно от боли, Ольга.

— Господи… — прошептала мама, отступила от Глеба на шаг и трижды перекрестилась. — Вот беда-то какая…

Глеб совладал собой, хотя слезы все еще лились по его лицу. Широко раскрывая рот, словно вытащенная на сушу рыба, и глотая слезы, он принялся неточными движениями поправлять рубаху, галстук, застегивать пуговицы пиджака.

— Прости, Оленька, — изо всех сил мужаясь, сказал он. — Извини, что я посмел назвать Ирину Геннадиевну мамой. Прости. Так получилось. Не по злому умыслу, а от сердца. Я ведь никогда не знал своей мамы. В детском доме были воспитательницы, я их называл по имени-отчеству… Без злого умысла я произнес это слово… Видит бог, без злого умысла… Ирина Геннадиевна очень близкий для меня человек…