сообщества с утра отправился в город. Оставшиеся под ворчливым присмотром его жены, не стали зря самовольничать, занимаясь своими делами. Раскрасневшаяся от бега Нин, утомившись, уже снова сидела на тростниковой крыше возка, не опасаясь отходчивого великана, и подшивала поизносившиеся наряды, Хувава бродил тут же внизу и расчищал становище.

Лицедеи на протяжении многих лет играли одни и те же образы, поэтому по негласным законам помимо личных имен, данных при рождении, у них были вторые – имена их образов, которые со временем становились родными. Нин например, уже и не помнила как ее назвали при рождении: мать при разговорах, чаще просто обращалась к ней – думу-сал (доченька), а отец называл своей эрес или нин, как будто предопределяя ее будущее (Думал ли он, что через несколько лет, от удачного воплощения его дочерью высокочтимых жен и цариц, и самой госпожи небес, будет зависеть, прибавиться ли в ее суме ячменной лепешки?), маленький братик тоже называл ее просто – нин (сестра), а после, самое безобидное прозвище, которое она слышала от людей, было попрошайка, и только с появлением бродячих шутов, снова появилось это забытое и до боли родное – Нин. Тогда, как раз некому было играть вельможных жен и хозяек, а жена старшины этой скоморошьей дружины – своенравная Аль-Эги, ни в коем случае не желала менять образ томных царевен на зрелых женщин. Но может, Пузур заметил тогда в маленькой девчушке, что-то толкнувшее его через двунадесять две луны, как только стало возможным, предложить ей бывать наряду с Эги – самой всемилостивейшей госпожой. Впрочем, Эги ревностно относящаяся к любому соперничеству, этому яростно противилась, но муж здесь проявил твердость. Так и повелось у них с тех пор, юных красавиц и застенчивых барышень играла зрелая гашан, а заботливых жен и сварливых теток – отроковица саг-гемме. Потому и стали теперь ее называть Аль-Нин, или просто – Нин.

Гир – бывший вояка ушедший на покой, под чьей охраной находился их небольшой стан, разведя костер и время от времени помогая с обедом старой знахарке, сидя на передке, старательно подправлял снаряжение. Он приостановил свое занятие, прислушиваясь во что-то отдаленное, и, соскочив с престола, всполошил маленькое становище, призывая немедленно убирать возок с дороги. Его опасения были не напрасны: мимо них, сметая все на пути, на волокуше протащилась городская стража, увозя бессознательное тело очередного злодея. Нин не встречалась с ними так близко, старательно избегая подобных встреч, теперь же поневоле она была рядом, так близко, как только можно, успевая разглядеть разбитое от побоев и залитое кровью лицо. Приглядевшись в него, она охватилась каким-то странным чувством, будто вместе с этим вернулось что-то родное, откуда-то из далекого прошлого, и даже не из счастливого детства, а откуда-то еще, откуда-то не из этого мира. «Что с ним будет, когда повозка исчезнет за поворотом? Что с ним сделают там?» – Тревожно думалось ей, когда она провожала взглядом, удаляющиеся сани для перевозки разбойных. Ей сейчас, впервые не хотелось, чтобы она пропадала из виду.

4. Божественная воля

Схватившись в схватке, мужи из последних сил пытались свалить один другого, настолько много по их лицам читалось отчаяния одновременно с непримиримым ожесточением, но видно, что никто из них не в силах взять вверх. Жилы поверх мышц скатавшись в тугие узлы, кажется, вот-вот готовы разорваться под напряжением, как разрывается переполненный пузырь. Они же, вцепившись крепкими перстами своих могучих рук, готовы разорвать друг друга. В этом сплетении тел, казалось, сошлись друг против друга все силы вселенной: огонь – вода, свет и тьма, небесное и земное, людское и животное, созидание и разрушение. Благородное лицо, искаженное яростью одного и звериный оскал другого, ясно давали понять, кто здесь есть кто.

– Что досточтимый абгал, скажет об этом? – Победно улыбаясь, спросил старый ваятель, отрывая ошеломленного гостя, от созерцания творения.

Абгал, отойдя от оцепенения, ответил не сразу, продолжая разглядывать с открытым ртом запечатленную ваятелем борьбу сил.

– Кто мог сделать такое? Разве вообще, подвластно человеку божественное? – Только и мог спросить видевший многое старик.

– Досточтимый абгал прав, это не дело рук человеческих. А чьей? – Как бы сам себя, вопрошая, начал рассказ ваятель. – Ты знаешь, сколько лет уже, я вырезаю, леплю и отливаю во славу богов и для блага людей. Но мне всегда хотелось создать что-нибудь действительно божественное, такое, отчего я мог бы сказать, что да, я прожил жизнь свою не зря. И вот, прохаживался я как-то вдоль реки, чтобы разведать где можно найти хороший камень или глину для своего творения, и вспомнил, что где-то здесь в лесу есть место, где когда-то в пору моей молодости, я знал, была податливая и светлая глина, а такая как известно для ваяния самая пригодная… Удивительно, как раньше я туда еще не заглянул… Правда должен сказать, до сей поры, я не мог еще знать всей прелести жизни, чтобы сотворить что-то стоящее, а для обыденного сойдет и суглинок с оврага… О чем это я говорил?… А, да. И так незаметно для себя, набрел на бурелом леса. Побродив там, я уже отчаялся было найти заветное место, как вдруг мне в глаза бросилась странная чета. Возвышаясь посреди поляны, крепко сцепившись друг с другом, как два исполина, стояли обдуваемые всеми ветрами – дерева дуба и тополя, волей самого Энлиля дивно сплетенные между собой. Приглядевшись, я узнал в них самих богоравных братьев, сошедшихся в смертном поединке, еще до того, когда они стали называться братьями, в то время, когда по молитвам людей, великой Аруру – был явлен на землю звероподобный образ Энкиду. И хоть я не работаю по дереву, я сказал, что это чудо и приказал взять их в мой дом.

– Это правда? Оно так и росло?

– Конечно мне пришлось внести свои правки, чтобы открыть людям глаза на то, что видел я. Но ведь я руководствовался волей богов, явивших мне это чудо.

– Не думаю, что жрецов и круг Энлиля, удовлетворят такие доводы. – С сомнением сказал абгал.

– Почему нет?! То, что я сделал их тела и лица более выразительными, не означает, что сотворены они не богами! – Горячо начал доказывать свою правоту ваятель.

Еще раз, взглянув на творение, абгал с еще большим сомнением возразил:

– Нет. Поначалу у меня еще были сомнения, как примут эту дивность наши уважаемые старцы, но теперь когда я знаю, что это дело рук человеческих, я боюсь не столько за истуканов, сколько за сотворившего их. Нашим старцам не ведомы