Все повернулись ко мне и уставились на мое залитое слезами лицо. Виноделы застыли с поднесенными к губам бокалами. Бобби и Финн поразевали рты. Мама удивленно распахнула глаза. Улыбка отца померкла.

Не разбирая дороги, я со всех ног бросилась к выходу.

Я выбежала из «Дегустационного зала» на улицу. Мне нужно было на воздух, нужно было выбраться оттуда. Я знала, что кто-нибудь непременно последует за мной, поэтому прямиком поспешила к пикапу Финна, открыла незапертую дверь и принялась искать запасной ключ, который брат обычно хранил под солнцезащитным щитком. Я хотела уехать – хотела гнать и гнать машину, пока последняя дегустация отца не останется далеко позади. Пока я не смогу сделать вид, будто ее вообще не было.

– Похоже, его здесь нет.

Я подняла голову: рядом с дверцей машины стоял Джейкоб. В руке он держал пластиковый стаканчик с водой.

– Я не хочу с тобой разговаривать, – пробормотала я, вытирая слезы.

– Я с тобой тоже.

Я взяла у него стаканчик, залпом осушила и вернула ему. Джейкоб перевернул стаканчик вверх дном, но на землю не выпало ни одной капли.

– А мне хотелось пить… – сообщил он.

Я пыталась дышать размеренно и глубоко, однако никак не могла успокоиться. Похоже, когда родители разводятся, мы снова превращаемся в пятилетних детей. Хотим услышать от них, что все будет хорошо. В пять лет это просто – достаточно сказать: «Я вас люблю».

Джейкоб кинул стаканчик в мусорный контейнер.

– Похоже, ты хочешь уехать.

– Хочу, но у меня нет машины.

– Подвезти?

Я рассмеялась и покачала головой.

– Полагается отвечать или «Спасибо», или «Спасибо, не надо». Третьего не дано.

Я терпеть не могла Джейкоба, но на этот раз он был прав.

В дверях «Дегустационного зала» появилась мама. Она поймала мой взгляд и направилась к нам.

И тут я увидела Генри. Он стоял на другой стороне улицы и ждал маму, чтобы увезти ее с собой.

Может, она специально велела Генри ждать на другой стороне, чтобы папа его не заметил? А теперь, когда мужу не до нее, потихоньку ускользнула на свидание к любовнику? Неужели мне придется наблюдать, как они целуются при встрече?..

– Кто это? – спросил Джейкоб.

– Поехали.

– Хорошо, – удивленно произнес он и замолчал, словно что-то вспомнил и не знал, как об этом сообщить. – Вообще-то моя машина осталась в Грейтоне. Можно дойти туда пешком, а потом я отвезу тебя домой.

– До Грейтона пять миль!

– Скорее, семь. Итак, выбор остается прежним: «Спасибо» или «Спасибо, не надо».

Мама приближалась. Я взглянула на Генри: он пока ее не заметил. Зато, похоже, заметил меня и собирался подойти, чтобы снова представиться – на этот раз в одежде.

Я решительно зашагала прочь.

Свое любимое сортовое вино отец назвал «Кончерто» – дань маминому музыкальному прошлому и самому этому слову. «Кончерто». Родителям нравилось его значение. Оно произошло от двух латинских слов: «conserere», то есть связывать, соединять, переплетать, и «certamen» – соревнование, борьба. Идея в том, что два участника концерта – солист и оркестр – попеременно противоборствуют и сотрудничают друг с другом, создавая музыку. Создавая синхронизацию.

Именно это и требуется от вина.

Именно это я и утратила. Никакого сотрудничества, одно сплошное противоборство.

Джейкоб не хотел идти через центр города, поэтому мы свернули на извилистую Салливан-роуд и углубились в холмы – в сельский мир старых яблочных садов, живописных фермерских домов и перестроенных амбаров. Эта дорога олицетворяла собой тот тихий мир, из которого я сбежала подростком. Внезапно я поняла, что рада сюда вернуться: все здесь успокаивало, все здесь осталось прежним.

В один из первых приездов Бена в Себастопол мы совершили прогулку по этим местам, и он сразу же в них влюбился. Его совершенно очаровали холмы, четко вырисовывающиеся на фоне неба деревья и фермерские дома, каждый из которых таил свою особую историю.

Мы с Джейкобом шли молча. Разговаривать не хотелось – по крайней мере, друг с другом. Наконец он нарушил молчание:

– Если не заключить временное перемирие, путь будет долгим.

– Путь будет долгим в любом случае, – заметила я, обводя жестом раскинувшийся вокруг пейзаж.

Джейкоб согласно кивнул – первый шаг к перемирию.

– Странновато, наверное, было здесь расти.

Я удивленно повернулась к нему: его слова были полной противоположностью тому, что сказал в свое время Бен.

– Большинство считает, что у меня было идиллическое детство, – ответила я.

– Потому что здесь так мило?

– Вроде того.

Джейкоб сунул руки в задние карманы джинсов.

– Взросление никогда не бывает идиллическим. Иначе оно называлось бы как-нибудь иначе.

Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

– Мама любит повторять: «Чтобы растить в Сономе детей, нужно воображение». Здесь ведь почти никаких развлечений, поэтому нам приходилось выдумывать собственные: превращать старые яблоневые сады в лабиринты, устраивать еженедельный забег до магазина мороженого. На финише каждый получал по две порции местного самодельного мороженого. И все это в десять утра.

– А я вырос в Нью-Йорке. Мы устраивали забеги только под присмотром няни, а потом отправлялись на метро в центр – есть хот-доги в закусочной «Грейз папайя».

– Идиллическая картинка.

– Неплохое было время, – кивнул Джейкоб.

Он нагнулся, подобрал пригоршню камушков и принялся по одному кидать их вперед.

– Помню, как в детстве приезжал к бабушке с дедушкой в долину Напа. По вечерам я лежал в амбаре и смотрел на звезды. Странно жить в таком месте, где не видно звезд. Вот вырасту, думал я, и заведу себе собственный амбар.

– И собственные звезды?

– Именно. А ты, наверное, мечтала о собственном небоскребе. Когда переедешь в Лондон, у тебя их будет хоть отбавляй.

– Если останусь в Лос-Анджелесе – тоже.

Я впервые произнесла вслух, что буду делать, если мы с Беном так и не сумеем оставить случившееся в прошлом.

И все же при мысли о Лондоне горло у меня сжалось. Мой новый офис был расположен в небольшом здании рядом с Челсийским клубом искусств – рукой подать до нашего дома и архитектурной фирмы Бена. В прошлом месяце Бен ездил в Лондон и ходил этим маршрутом дважды в день, утром и вечером, отмечая по дороге те места, где нам захочется остановиться: кофейню в бывшем зимнем саду, художественную галерею на крыше, а также каждый театр в Уэст-Энде.