Хвала Пресвятой Деве, опасения Ариеты не оправдались: родная деревня не была ни стерта с лица земли, ни населена разбойниками. И встретили там вполне по-родственному, хоть и мало кто уже помнил его в лицо. Ариета с работниками вытащили из лодки корзины, деревенские зарезали поросеночка и, порывшись в прикопанных запасах, достали с десяток бутылочек вина. Женщины напекли свежих лепешек и начался пир… Глядя, как родичи налегают на рыбу, Ариета не удержался от вопроса: в море-то ходите или забыли дорожку? «Да какое там море, Антонио, — вздохнул староста, его двоюродный дядя по отцу. Тоже Ариета, только Фернандо. — Тут с каждой лодки такой налог дерут — без штанов останешься. Как живем? Огородами и живем… Разбойники? Да, тут их кругом полно — злые, голодные. Как приохотились чужой кровью на жизнь зарабатывать, так и забросили все прежнее — кто пахоту, кто ремесло, кто рыболовство. Спасибо, сеньор Трухильо — помнишь его, альгвасила нашего? — сразу им перцу всыпал, дорожку сюда быстро позабыли… Ты… это… уважь старика. Все ж добро делает, отблагодари чем можешь». Ариета клятвенно пообещал на рассвете сходить в море, поймать несколько жирных тунцов и лучшего отнесли сеньору Трухильо. А потом до поздней ночи рассказывал родственникам о своем житье-бытье в Сен-Доменге.

Сеньор Трухильо и впрямь был крепким, как столетний дуб: такого, поди, враз не сковырнешь. Даром, что ли, его так уважают и деревенские, и собственные солдаты, а разбойники благоразумно обходят десятой дорожкой?

Ариета самым приветливым манером поздоровался, напомнил о себе. Старик только крякнул.

— Ариета?.. Ну да, помню тебя, как же, — хрипло рассмеялся он. — Это ты с двумя дружками увел отцовскую лодку без спроса и ушел в море накануне шторма?

— Я, — смущенно хмыкнул Ариета. — Здорово меня тогда батюшка разукрасил, когда нас на берег выбросило…

— Ладно, что было, то прошло. С чем сейчас пришел-то?

— Вот, решил заглянуть, — Антонио было чертовски неудобно — дарить подарки чужим вроде бы людям давно разучился. — Отблагодарить, значит, за добро… и так далее…

— Да ладно тебе! Давай уже чего принес, — старый альгвасил, видя его неловкость, расхохотался.

Ариета покраснел, чувствуя себя тем самым мальчишкой, которого этот суровый старик — а тогда еще полный сил дядька — некогда выловил на берегу у разбитой отцовской лодки и за ухо приволок к родителю на расправу. Раскрыл корзину и выложил на большое грязное оловянное блюдо шикарного тунца.

— О-о-о! — восхищенно протянул старик Трухильо. — Какой красавец! Утренний улов?

— Он самый, сеньор.

— Своих-то не обидел?

— Не обидел, что вы. Но вам — самого большого и вкусного. На здоровье.

— Ну уважил… — крякнул Трухильо. — Давненько мы не видали такой роскоши.

— Налоги, сеньор?

— Налоги, будь они неладны… Казна-то пуста, вот и дерут со всех и каждого… Ты вот что, не очень-то хвастайся своими уловами и новой лодкой. А еще меньше про Санто-Доминго с Тортугой болтай. Сборщики налогов разденут догола, лодку отберут, а черномазого продадут.

— Он свободный, выкупился уже, — уточнил Ариета.

— Ну и что? Схватят, свяжут, продадут, и плевать им на его выкуп. Под испанской властью так было, под французами, да и под этим президентом, чтоб его… Ладно, я тебе этого не говорил.

— А я ничего не слышал, сеньор, — Ариета позволил себе грустную иронию.

— Вот этим и отец твой славился — всегда быстро соображал, — усмехнулся в седые усы старый альгвасил. — Ладно, о нас поговорили и забыли. Ты о себе-то расскажи. Вроде ж ты теперь вдовец, правда? Соболезную… Ну, дело ведь такое — жизнь и дальше идет… Мои-то девчонки давно выросли. Старшие при мужьях, младшая еще при мне. Да вон она, по дому управляется, хозяюшка. А для меня, старика, сплошные заботы: приодеть дочку, приданое ей собрать. Не за солдата же ее отдавать, в самом деле?.. Ты вот глянь, чего я ей на днях из Сантьяго привез, — Трухильо откинул крышку сундучка и достал маленькое зеркальце в ажурной медной оправе. — Еще даже обрадовать не успел. Целых двадцать пять песо выложил! Это из Санто-Доминго везут, зеркала там и впрямь не хуже венецианцев наловчились делать. Видал, небось, такие в своей Кайонне?

«Двадцать пять песо! — мысленно ахнул Ариета. — Да я за такое всего два ливра и пять су в магазине отдал, когда покупал Хосефе подарочки на Рождество! А голландцы их ящиками гребут на продажу!»

Смысл дальнейшего разговора Ариета почти не запомнил: все это время его грела мысль о том, какую кучу денег можно будет заработать на перевозке товаров из Кайонны в Сантьяго. Накупить, скажем, таких вот зеркал, хорошей сен-доменгской ткани, еще какой-нибудь мелочи — а потом свезти сюда и продать. Это ж какой навар! Так, чего доброго, он из рыбака купцом заделается, а через годик вообще сменит лодку на крепкую быстроходную шхуну!.. Весь обратный путь до Кайонны Ариета мысленно прикидывал, что же именно пойдет покупать по лавкам, едва вернется. Деньги у него есть, можно смело вложить в дело, а затем вернуть сторицей с первого же плаванья. Так за полный год можно не только на шхуну, но и на приличный дом заработать!

Эх… Спасибо, Пресвятая Дева, что надоумила с Хосефой своими задумками поделиться. Не то быть бы беде…

— … Товары возить? — перепугалась дочка. — Отец, вы что! Тут такое было, пока вы в море ходили!

Испуг Хосефы отрезвил Ариету не хуже ведра воды в лицо. Даже дрожь пробила — его, тертого жизнью мужика! Как? Что случилось?

— Ну-ка рассказывай, — внезапно севшим голосом проговорил он.

— Вы помните — Адальберто Роблес две недели назад вышел в море, никому ничего не сказав? — глаза девочки были как два блюдца — большие и полные страха. — Еще пятьдесят ливров заплатил начальнику порта, чтобы тот не спрашивал, куда он пойдет. А позавчера вернулся Хуан, его сын. Его сторожевик в море подобрал, а то так и потонул бы на дырявой лодке. Сеньор Адальберто, оказывается, накупил товаров и повез в Сантьяго. А там ему сказали, что завозить товары без разрешения нельзя. Отобрали лодку, деньги, все купленное, его с сыном побили и посадили в тюрьму! Хуан убежал, украл лодку и вернулся… Отец, пожалуйста, не ходите туда больше!

Расстроенный и не на шутку напуганный рассказом дочери Ариета пошел к жене Роблеса. Застал ее в слезах, а ее сына — всего в синяках и струпьях. Парень подтвердил рассказ Хосефы, добавив еще парочку подробностей. А Ариета, выйдя из их дома, только перекрестился и враз подумал о большой свечке.

«Вот же ж, Господи, что происходит! — думал он, возвращаясь домой из церквушки. — Мир встал с ног на голову. Разбойники жить дают, а добрые люди все жилы готовы вытянуть… Что творится-то!»

И, снова перекрестившись, пошел домой. На шхуну-то он, может, когда и заработает, но на рыбе это как-то вернее будет. Шальные деньги, они ж до добра не доводят, правду отец покойный говорил…

1