— Вы его видели?

— Да!! Я его видела! Я видела убийцу. Слушайте внимательно. А еще лучше — записывайте. Рост — средний. Худой. Волосы темные. Он шел… очень хмурый, напряженный.

— Вы смогли бы его узнать?

— Я? Да, конечно!

— Что он нес в руке?

— Обычный пакет, но точно я не разглядела.

— Какого он был возраста?

— Молодой… Моложе вас. И одет… Может быть, он был в форме… Не поняла. Когда мы поравнялись, я сразу обратила внимание на затаенный мерцающий огонь в его глазах. И во всем его облике было что-то…

— Что?

— Ах, не знаю. Демоническое, наверное.

Александр незаметно вздохнул.

— Все же он был в форме или в гражданском?

— Нет, не могу вспомнить… Меня просто потрясло выражение его глаз.

— Ну а дальше, Людмила Иосифовна?

— Дальше он зашел в дом. И потом был взрыв. Такой страшный «бамммм» — и полетели стекла.

— А этот, ну… с пакетом?

— Больше я его не вдела.

— Спасибо вам, Людмила Иосифовна. Вот мой телефон, если вы вспомните что-то еще…

— Подождите, подождите, я еще хотела вам рассказать что-то очень важное.

— Я весь внимание.

— Я имею некоторое представление о том, как ведется следственная работа…

— Вы юрист?

«Вот тоска-то…» — снова мысленно вздохнул Турецкий.

— Я журналист, — отчеканила старуха, горделиво выпрямившись. — А журналист обязан знать все. Так вот, я хотела дать вам несколько советов по розыску преступника.

В этот момент в кармане зазвучал «Турецкий марш».

«Кажется, в первый раз в моей жизни телефон зазвонил вовремя».

— Это Моцарт, — сказала Людмила Иосифовна, важно подняв палец.

— Извините. Да, алло! Секунду, Славка, — сказал Турецкий в трубку, а затем обратился к свидетельнице: — Простите, меня срочно вызывают. Я позвоню вам, Людмила Иосифовна. И большое спасибо. Всего вам доброго.

— Да, Славка, теперь я с тобой. Ты меня просто спас своим звонком.

— Что, старушка-свидетельница тебя заговорила?

— Тихий ужас! Все время говорит о демоническом облике, то ли в форме был, то ли нет. Если в форме, то это меняет дело. Надо ждать, когда охранник Плоткин даст показания.

— Я, Саша, к сожалению, с плохими новостями.

— Очень плохими?

— Да. Звонили из больницы. Наш охранник умер.

Вдова генерала Смирнова приняла гостя из Генеральной прокуратуры в кабинете своего покойного супруга. За прошедшие сутки Елена Станиславовна резко изменилась: она выглядела на десять лет старше, нежели казалась на похоронах, черты лица ее заострились, приобрели какую-то жесткость.

Изменилось и ее поведение: видно было, что теперь она вполне овладела собой и не даст себя застать врасплох. Поэтому Турецкий тоже взял деловой тон и не стал тратить время на реверансы.

— Елена Станиславовна, прежде всего мне необходимо услышать всю историю от вас, от начала до конца. Учтите, пожалуйста, что вы наш единственный свидетель.

— Единственный? А как же…

— Охранник Иван Ильич Плоткин скончался в больнице примерно час тому назад. Итак, прошу вас.

— Мы с мужем собрались немного пройтись по центру. Зайти в парочку магазинов, может быть, посидеть где-то в кафе. Свободное утро — это так редко выдается, вы понимаете. Машину брать мы не стали, со службы муж тоже машину не вызывал, думали, если что — так возьмем такси.

— Извините, что перебиваю. Кто-то мог знать о ваших планах?

— Н-нет. Никто.

— Простите. Дальше, пожалуйста.

— Муж спустился чуть раньше меня. Точнее, я задержалась, потому что, когда мы уже стояли в дверях, зазвонил телефон. Этаж у нас второй, поэтому я спускалась без лифта и слышала внизу голоса — мужа и охранника.

— Будьте добры, расскажите мне точно-точно, что именно вы слышали?

— К сожалению, только обрывки разговора. Кто же мог знать, что это окажется таким важным. Я не вслушивалась.

— И все-таки что точно вы слышали?

— Речь шла о каком-то пакете. Больше я ничего не слышала, потому что тут же раздался этот взрыв… я потеряла сознание; очнулась уже в больнице.

— Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить. Ведь, наверное, охранник в таком доме, как ваш, не примет конверт у кого попало.

Елена Станиславовна сухо улыбнулась:

— Сожалею, Александр Борисович, но ничем не могу вам помочь.

— Извините, что заставил вас еще раз все это пережить.

— Ничего, — усмехнулась вдова, — это и так все время во мне.

— Скажите… Кто-нибудь угрожал Евгению Ивановичу? Нет, я понимаю специфику его работы и то, что он, наверное, не посвящал в нее родных… Но быть может, вы случайно что-то слышали?

— Нет, ничего.

— Елена Станиславовна, а дети у вас есть?

— Почему вы спрашиваете? — вдруг напряглась вдова.

— Просто проформа. Я обязан все знать о потерпевшем.

— У меня есть сын от первого брака. У мужа детей не было.

— Ах, так это ваш второй брак. Как долго вы были женаты?

— Не очень долго. Около полутора лет. Но знакомы были давно.

«Вон оно как интересно. Я-то думал — тридцать лет вместе, по жизни рука об руку, генеральская жена, то да се… А они, оказывается, почти молодожены».

— А позвольте спросить про ваш первый брак.

Елена Станиславовна резко встала.

— Это не имеет никакого отношения к делу. И давайте не будем об этом.

— Хорошо. Тогда расскажите о вашей работе. Пожалуйста.

— А что рассказывать? Я искусствовед, кандидат наук. Работаю в Центральном московском музее, заместителем директора.

— Понятно. Что ж, спасибо вам, Елена Станиславовна. Я думаю, мы еще встретимся. А если что вспомните — может быть, какую-то деталь, пусть самую несущественную, — звоните. Вот моя карточка.

Вечером того же дня Александр Борисович и Вячеслав Иванович снова сидели в кабинете последнего с сосредоточенными лицами.

— Вот противное дело, а?

— Да, что-то никак не удается ухватиться за ниточку. И от федералов проку нет. Не спросишь же их, например, какими именно делами занимался генерал Смирнов.

— Спросить-то ты можешь. Только пошлют они тебя куда подальше. Секретность у них, понимаешь, государственная тайна кругом.

— Вот именно.