Жаль, жена не дожила, порадовалась бы. А впрочем, во многом покойница сама виновата. Затихшее раздражение вновь шевельнулось в груди. Зачем он понадобился ей, простодушный деревенский паренек? И ведь как обвела, как женила, исподволь, будто сам выбирал. Она тогда уже была в курсе, мать, наверное, постаралась. Мать, конечно, кто еще…

О своей теще Николай Александрович только слышал. Она умерла в день их свадьбы, уехала к старшей сестре в Покровское, вроде с дочерью поссорилась. Знала, наверное, они все знают. Похороны специально отложили на день, но и свадьбу перенесли, не получилось с залом. Жена плакала:

– Бывало, поссоримся, она мне кричит в сердцах – на моих похоронах танцевать будешь. Так и вышло. Ох, как язык надо привязывать…

Потом уже голоса объяснили: когда молодой Мастер женится – старый умирает. Такая вот диалектика.

Тестя Николай Александрович тоже не застал. Польский еврей, задурил голову и сделал ребенка, а когда границу открыли – порх к себе в Гдыню, только и видали голубчика. Обещал вызвать, когда устроится, да где там. Жена уверяла, будто власти не дали. В чем-то Мастер, а в чем-то ребенок наивный. Она ведь отца только на фотографии видела, но верила – не мог обмануть, не мог. Еще как мог. Такие-то и обманывают.

Николай Александрович через голос поискал тестюшку. Нашел…. Давно косточки сгнили. Может, и вправду не успел, да кто теперь узнает.

Впрочем, счастье его, вовремя от тещи удрал. Она, судя по всему, умела из другого потока подпитываться. Иначе зачем ей семя еврейское понадобилось? Просто так у них в секте комара не убивали, все с умыслом да с астральным прицелом. А тещенька была из избранных: ее мать еще от отца Григория красную нить получила. Жена сколько просила, отдай, бабушка, зачем силу с собой уносишь?! Не отдала. Перед смертью пропихнула в рот, умяла за щеку. Так и похоронили.

Она тестя и погнала, бабушка старая, жить хотела, сколько ни жила, а все мало. Что ей позор дочерин, незаконный ребенок. Наворожила от ворот поворот, лишь бы подольше землю топтать…

– И-эх! – Николай Александрович тяжело вздохнул. Эка понесло. Верно – помыкала им жена, и топтала, и мучила, все верно, только для пользы. Для его, Николая Александровича, пользы, чтоб человека из него сделать. Не животное о двух ногах, а посвященного.

Не рассчитала, бедняжка, не ждала от меня такой прыти. Думала, всю жизнь за ней тянуться стану, мальчиком на астральных запятках… Да ведь и я не ждал; решил – опять испытывает, силу мою пробует. Только когда качнулась туда, за оконный проем, лишь там разгадала. И взгляд ее последний, удивленно-уважительный. Если и были обиды, все этим взглядом выбелены.

А что теперь? Голоса не согреют: рукой их не пригладишь, к груди не прижмешь. Мышка это сразу поняла, с первого выхода. Умнее нас оказалась. Три поколения Мастеров за спиной – не пустой звук. Развернулась – и бегом по своей дороге. Так и надо, если идти, то по сердцу. Пусть счастлива будет в новом потоке. А он, что теперь он? Для него все уже кончилось, пресеклось в свободном полете…

Николай Александрович сунул руку в карман. Это еще что такое? А-а, послание султану. Почитаем…

«Живет в горах Иудейских животное по имени Животное, и каждый день обегает оно тысячу холмов, и съедает каждый день тысячу холмов, и холмы эти называются животными. И сделаны эти животные из огня и всех их глотает Животное за один присест, а после бежит к Иордану и одним глотком выпивает всю воду».

– Вот дура! – в сердцах сплюнул Николай Александрович. – Астрал для нее красивые цитаты, интересная жизнь. Показать бы ей счет за интерес…

Из просвета между домами, дребезжа и поскрипывая, выехал пикапчик, груженный деревянными щитами, и остановился посреди пустыря. Из кабины выкатился колобок в черном, достал из кармана мобильник и завел оживленную беседу, энергично помахивая свободной рукой. С другой стороны степенно выбрался худющий, точно циркуль, рыцарь, облокотился на край пикапа и застыл в меланхолическом размышлении. Колобок закончил разговор и тут же, словно по команде, из проулка набежала толпа оруженосцев. Циркуль очнулся и начал раздавать указания, оруженосцы споро разгрузили пикап и принялись сооружать из щитов непонятную конструкцию. Колобок отогнал машину в сторону и подключился к работе. Через полчаса сооружение было закончено, посреди пустыря возвышался эшафот с лесенкой и четырьмя шестами по краям.

Николай Александрович поискал глазами Борю и, встретив его взгляд, махнул рукой. Боря тут же подошел, словно того ждал.

– Публичная казнь? – спросил Николай Александрович.

– Ты ненормальный! Свадьба!

Свадьба… Ну конечно, свадьба, как сам он не сообразил. Сердце застучало, задрожали, ослабели ноги, Николай Александрович побледнел.

– Волнуисси? – Боря взял его под руку. – Волнуйся, крокодил, волнуйся, повод имеется.

Пустырь постепенно заполнялся народом, слева от помоста собирались мужчины, справа женщины. По-летнему теплый воздух дрожал от шума голосов, вскоре на площадке почти не осталось свободного места. Четверо подростков принесли огромную, похожую на знамя, парчовую скатерть и, ловко взобравшись на шесты, прикрепили ее над помостом.

– Давай, – Боря потянул Николая Александровича, – подберемся поближе.

Осторожно протискиваясь между рыцарями, они добрались почти до самого помоста, как вдруг толпа зашумела. Но шум быстро перешел в пение, и он понял – ведут. Казимир Станиславович покрылся от сердцебиения смертельной бледностью и невольно подался вперед. И близко, близко прошла мимо него та, что знать не хотела о его существовании, обдав его ароматом фиалок, прошла, склонив прелестную голову, в газе фаты, шурша длинным платьем. Легко, будто мышка, взбежала она на помост и тут же скрылась за черными спинами. Он даже не успел рассмотреть жениха, лишь мелькнул кто-то в очках, с длинной бородой и в большой шляпе.

Стало тихо, надтреснутый старческий голос произнес нараспев молитву, потом все запели. Непонятная суета на помосте продолжалась минут десять, Николай Александрович вытягивал шею, привставал на цыпочки, но разобрать ничего не мог. Сзади непрерывно бубнили; два голоса, не прерываясь ни на секунду, лениво переругивались или спорили. Николай Александрович уже хотел повернуться и шикнуть, но тут на помосте рыцари расступились, и молодая пара чинно сошла вниз по ступенькам. Его толкнули вбок, толпа зашуршала, раздаваясь, высвобождая проход. Она прошла мимо него, смотря в сторону невидящими от волнения глазами, и черные пиджаки сомкнулись за шлейфом ее платья.

Двое за спиной продолжали гундосить. Николай Александрович резко обернулся – колобок и циркуль. Он открыл рот, чтобы… и замер. Голоса – это были они, его, те самые, визгливый фальцет и приглушенный баритон. Нимало не смущаясь, они продолжали беседу, словно и не стоял перед ними изумленный чужеземец с вытаращенными глазами.

Разница между фантазиями и действительностью оказалась огромной; колобок и циркуль вовсе не походили на управдома и начальника ОТК. Николай Александрович не сводил с них глаз, картинка прояснялась, будто кто-то быстро подкручивал верньеры наводки. Спустя несколько секунд все стало на свои места. Колобок – он, он морочил его в универмаге, он ехидно улыбался из окна «Запорожца», он свистел под открытым окном, зазывая жену Николая Александровича на гибельный прыжок. Как растолстел, разъелся на заграничных харчах! А циркуль – дрянь, негодяйка, фея из того же «Запорожца», отвесившая ему две оплеухи. Ни приклеенная борода, ни мужское платье не скрыли ее от проницательного взора Николая Александровича! Они, это все они! Погубили, своротили жизнь, бросили в одиночестве. Щеки горели, словно фея отхлестала его не двадцать лет назад, а прямо здесь, на свадьбе! На свадьбе! Николай Александрович завыл. Последнее, и то отобрали, уволокли в омут черных пиджаков и приклеенных бород.