– У нас немного другие отношения с родом, – усмехается гоблин. Изучает некоторое время ломтик жареной оленины, нанизанный на кончик ножа, затем пожимает плечами и отправляет его обратно в тарелку. Делает глоток вина, отсалютовав предварительно кубком хозяину замка. – Мы не люди.

– Как будто я не заметил.

– Заметить-то ты, может, и заметил, но не понял – это точно.

– Да чего тут понимать? – Теперь настал черед барона Джона пожимать плечами. – Достаточно посмотреть на ваши рожи…

– Это – внешнее, и это – не важно, – возражает гоблин. Поджав ноги, рывком разворачивается на лавке, подходит к окну и некоторое время стоит, глядя наружу, опершись ладонями о широкий каменный подоконник. По случаю теплой погоды, ставни сняты (и стоят рядом, у стены), и за окном открывается вид на лес – темная ночь, ни огня, ни звуков. Луна – и та еще не взошла.

– Мы не люди, – повторяет он; направленный наружу, голос его звучит глухо. – Мы гоблины.

– Хорошо, и что это значит? – спрашивает Джон Рэд.

– Ты говорил об отношениях с родом, – уточняет сэр Томас.

– Да. Просто… слушай, монах… сейчас самое время для ночной молитвы, ты не находишь? Я обещаю не соблазнять этих добрых людей, да и не понравлюсь я им, даже если попытаюсь…

Барон разражается гулким хохотом, а оскорбленный в лучших чувствах монах направляется к двери.

– Мы помним все, – произносит гоблин, когда дверь захлопывается.

– Совсем все? Здо́рово. И что?

– Я помню, как мой пра-пра-прадед по материнской линии штурмовал Аталету. И как его там убили – тоже помню. Я помню, как моя прабабка изобрела способ заточки стрел, при котором они меньше скользят по доспеху, даже при касательном попадании. Я помню, как мой отец познакомился с моей матерью… Много, много поколений… здесь, – гоблин стучит себя пальцем по виску.

– Ничего себе! Весь твой род?

– Да. Причем, обычно считается, что родовая память – это до зачатья, но у гоблинов – не так. Когда я умру, моя память – вся память – вернется и станет доступна членам рода. Пока – нет, но в момент смерти… Понимаешь? Это – наше бессмертие, пусть и не такое, как ваш рай, но…

– Бессмертна память, но не вы? – уточняет сэр Томас. Гоблин качает головой:

– Нет, правда – умный парень. Поздравляю, барон Джон, вы хорошо воспитали этого рыцаря… Он видит суть вещей – редкий маг может этим похвастаться.

Джон Рэд молчит, но видно, что ему приятно.

– Память – это не мы. Это как книга про нас. Если у гоблина и есть душа, она в роду не хранится. Ты прав. И потом…

– Знать все, – перебивает его Джон Рэд. – Значит, можно учиться, скажем, стрельбе из лука, – он показывает пальцем на спящую на скамье Генору-Зиту, – много жизней подряд?

– Нет. Это как книга. Она твоя, но прочесть и выучить – это работа, и предкам за тебя ее не выполнить. Не будешь учиться – не научишься, но в то же время, учиться гораздо проще. Это как… как всегда иметь за спиной хорошего учителя.

– Да, вы не люди, – резюмирует барон. Усмехается. – Люди, даже имей они такие книги, вряд ли стали бы их читать. Не все, конечно, но многие. Большинство. Что ты там высматриваешь? Тьма же кромешная! Иди к столу, мне неудобно разговаривать через плечо.

– Ты тоже быстро соображаешь, – гоблин возвращается к столу. – Это я насчет того, что не все люди стали бы учиться. Но у нас это как бы традиция… не пытаться превзойти предков, это позор, и все такое.

– Понял. А…

– А в темноте я вижу как днем.

– Точно не люди. Но я не об этом начал. А если вы помните историю рода, значит… Вот скажи мне, гоблин, есть ли среди вас простолюдины и ноблмены?

– Хочешь знать, обращаться ко мне просто «гоблин» или «сэр гоблин»? – фыркает Акут-Аргал. – Нет у нас простолюдинов. Каждый – ноблмен, все гоблины равны, пока своим поведением не докажут обратного. То же, кстати, верно и для людей, просто вы этого пока не знаете.

– Ха! А кто вами правит?

– Совет из пяти магов.

– Пять… Эта, как ее… пентаграмма? Опять магия?

– Далась вам эта магия! – в сердцах произносит гоблин. – Просто считается, что это – лучшее количество. Если меньше – передерутся, и один сильнейший подомнет остальных, если больше – разделятся на группы и тоже передерутся… Ну, если, конечно, их не восемь… не важно… Когда речь идет о власти, любая магия, даже самая черная, кажется невинной забавой.

– Это да, – барон прикладывается к кубку, и на этот раз одним глотком дело не ограничивается.

– Я огорчил тебя чем-то? – осторожно интересуется Акут-Аргал.

– Нет. Просто напомнил. – Джон Рэд ставит на стол опустевший кубок и тянется к кувшину. – Просто… Вот Англия. Прекрасная ведь страна. Была. Нет. Сначала они проиграли войну пожирателям лягушек… к вопросу о женщинах, кстати… – Барон вздыхает. – Могут они воевать, еще как могут… Только благодарности за это никакой не получат… да… мужчины тоже умеют быть сволочами… Короче, войну мы проиграли… А потом… Вот при моем отце, например…– Он переводит дыхание, и видно, что вино постепенно делает свое дело. – Вот при моем отце, если возникал вопрос о землевладении, люди шли в суд. И суд был справедлив, и были законы, и они выполнялись, – следует удар кулаком по столу и сонное бормотание Геноры-Зиты на лавке, в ответ.

– А что сейчас? На чьей стороне судья? Кто дружит с шерифом, тот и прав. Раньше тут было безопасно, сэр гоблин. Безопасно. Потом стали убивать слуг. Понимаешь?

– Кто стал?

– Эти, чтоб им… враждующие стороны. Я помню. Сначала – стрела в грудь на лесной тропинке, а теперь – спокойно убивают человека на пороге церкви, и это им сходит с рук.

– То есть, закон перестал работать?

– Именно так. Захватил чужую землю, на тебя подали в суд, так мало того, что суд на стороне захватчика, но еще и рента с земли идет тоже к нему – на какие деньги с ним судиться? Но тогда еще не убивали ноблменов. Это было… как запрет, понимаешь? Люди помнили старые времена. А потом забыли, и сейчас мне приходится таскать с собой дружину, просто чтобы выйти во двор по нужде!

– И началась война?

– Можно сказать и так, – пожимает плечами рыцарь. – Хотя по мне, так сначала начался спор за корону, а потом люди посмотрели и сказали: раз им можно, значит, можно и нам.

– Может, тебя утешит, что война скоро закончится и Англия снова станет сильной?

– Тебе откуда знать?

– Да вот, знаю.

– Опять магия… И кто победит?

– Сначала Йорк. Потом Ланкастер. Потом придут Тюдоры. Кажется, так.

Барон Джон принимается хохотать. Он смеется так, что опрокидывается кубок, стоящий перед ним на столе, он стучит кулаком себе по колену, и даже в свете камина можно видеть, что лицо его сравнялось в цвете с шевелюрой.