Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А наша… — начала Клэр, но как закончить, не придумала. Впрочем, сестра Стефания ее поняла.
— На последнем, перед началом новой жизни, медосмотре.
— Хотела спросить, — робко начала Клэр, — если мать…
Сестра Стефания подняла длинную белую ладонь, тише, мол, тише.
— Понимаю, Клэр, ты хочешь узнать о ее прошлом хоть что-то, однако…
— Нет, нет, я только…
— Однако, — неумолимо продолжала монахиня, в голосе которой звенел дед, — существуют правила, и их нужно соблюдать.
Скомканный платочек в кулаке Клэр стал горячим, как вареное яйцо. Она решила настоять.
— Я только хотела спросить… — Клэр судорожно глотнула воздух. — Что сказать ей, когда вырастет?
— Ах, это! — монахиня зажмурилась и пренебрежительно покачала головой. — Разумеется, когда придет время, ты решишь, стоит ли говорить ей, что вы с Энди не ее биологические родители. А подробности… — Сестра Стефания открыла глаза и почему-то обратилась к Энди. — Поверьте, некоторые вещи лучше не знать. А вот и сестра Ансельм!
К ним приближалась низкорослая коренастая монахиня. С правой стороной ее тела было что-то не так — она двигалась судорожно, волоча ногу, как мать — непослушного ребенка. Широкое лицо казалось мрачным, но не злым. На шее у нее был стетоскоп, на руках — ребенок, туго завернутый в белое хлопковое одеяло. Клэр вздохнула с облегчением и тепло поприветствовала монахиню: как бы ей жилось в приюте, без опеки сестры Ансельм?
— Ну, а теперь самое главное! — с преувеличенной бодростью проговорила сестра Стефания.
Все остановилось, как во время таинства, когда священник подносит прихожанам гостии[10]. Себя Клэр видела будто издалека: вот она протягивает руки и забирает ребенка. Какой он тяжелый и при этом легче пушинки, почти невесомый. Сестра Стефания что-то говорила, а Клэр заглянула в нежно-голубые глаза малышки: они словно смотрели в другой мир. Клэр повернулась к Энди, но не смогла сказать ни слова. Она чувствовала слабость и приятную боль: ей казалось, она действительно стала матерью, действительно родила ребенка.
— Это Кристин, — представила сестра Стефания, — ваша дочь Кристин.
Проводив Стаффордов до парадной двери, сестра Стефания не спеша вернулась в свой кабинет, села за стол и закрыла лицо руками. Она позволит себе маленькую слабость, буквально минуту отдыха. Пристроишь очередного ребенка — накатывает оцепенение, тяжесть. Нет, не грусть и не сожаление: глубоких чувств к этим несчастным созданиям, находившимся под ее опекой считаные дни, монахиня не испытывала, лишь тягостную пустоту, которая потом быстро заполнялась. Именно так: они ее опустошали.
Сестра Ансельм вошла, не удосужившись постучать, добрела до ближайшего к письменному столу окна, вытащила из кармана подрясника пачку «Кэмела» и закурила. Сколько лет пролетело, а из-под облика благочестивой монахини то и дело проступала несчастная Пегги Фаррелл, страх и ужас Самнер-стрит. Ее отец был портовым грузчиком. Микки Фаррелл из ирландского графства Роскоммон пил, избивал жену, а зимней ночью столкнул дочь с лестницы, оставив калекой на всю жизнь. «Надо же, как четко я все это помню! — подумала сестра Стефания. — А ведь зачастую свое имя едва вспоминаю». Она искренне надеялась, что Пегги, то есть сестра Ансельм, явилась не лекции читать, и, решив подстраховаться, сказала:
— Ну вот, сестра, еще одного пристроили!
Сестра Ансельм раздраженно выпустила к потолку сизую струйку дыма.
На родине этой крошки полно таких же.
«Эх, не пронесло!» — с досадой подумала сестра Стефания и демонстративно сосредоточилась на лежащих перед ней документах.
— Значит, хорошо, что праведницы, вроде нас, устраивают их судьбу?
Только от сестры Ансельм так легко не отделаться! Это же Пегги Фаррелл, которая вопреки всем трудностям с отличием закончила медицинскую школу и попала в престижнейшую Массачусетскую больницу, но потом сестра Хаус, тогдашняя настоятельница, вернула ее в приют.
— Мать-настоятельница, я должна заметить… — начала сестра Ансельм, всегда произносившая титул сестры Стефании с преувеличенным пиететом, то есть насмешливо. — Выходит, современные ирландки глубоко аморальны, раз к нам попадает столько… столько плодов их маленьких неприятностей.
Сестра Стефания приказала себе молчать, но напрасно: Пегги Фаррелл умела ее провоцировать еще в пору, когда они, дочь не слишком успешного адвоката и дочь грузчика, вместе играли на парадном крыльце дома на Самнер-стрит.
— Ну, не все они результаты маленьких неприятностей, как вы изволили выразиться, — возразила она, принципиально не отрывая глаз от документов.
— Тогда, черт подери, материнская смертность там столь же велика, сколь низки моральные принципы незамужних женщин! Иначе откуда все эти ничейные дети?
— Сестра, не нужно так говорить! — спокойно попросила сестра Стефания. — Мне очень не хотелось бы накладывать дисциплинарные взыскания!
Повисла тишина, которую нарушила сестра Ансельм. С недовольным ворчанием она отлепилась от подоконника, затушила сигарету и, сильно хромая, вышла в коридор. Оставшись одна, сестра Стефания завороженно наблюдала, как из торопливо раздавленного бычка в стеклянной пепельнице змеится бледно-голубой дым.
Глава 9
Квирку нравилось, что в отделении патолого-анатомии царит вечная ночь. Порой казалось, это единственное, что ему нравится в своей работе. Вообще-то Квирк не особенно любил ночь — «Я не извращеннее других патологоанатомов!» твердил он в пабе, вызывая взрывы хохота. Скорее, его привлекал покой, даже уют отделения, притаившегося почти на два этажа ниже шумной городской улицы. Еще казалось, он посвящен в некое древнее таинство и обладает секретным знанием, которое можно использовать лишь под покровом тьмы.
Вскрытие Долли Моран Квирк поручил Синклеру, сам не зная почему, но уж точно не потому что не мог заставить себя резать тело знакомого. Синклер рассчитывал лишь помогать Квирку, но тот вручил ему скальпель и сказал: «Действуй!» Молодой человек испугался: вдруг это какая-то проверка или ему намеренно приготовили ловушку, чтобы уличить в некомпетентности? Но Квирк ушел в свой кабинет, бормоча, что у него завал с отчетами и прочей канцелярщиной, и Синклер с энтузиазмом взялся за работу. На деле Квирк надменно проигнорировал стопку документов, требовавших его внимания, и целый час просидел, закинув ноги на стол, курил и размышлял. Из секционного зала доносилось насвистывание Синклера, который орудовал пилой и скальпелем.
По причинам, большинство которых анализировать не хотелось, Квирк решил, что убийство Долли Моран с историей Кристин Фоллс не связано. Подозрительно, конечно, что Долли погибла через несколько часов после его второго появления на Краймиа-стрит. Она знала об угрожающей ей опасности? Поэтому не впустила его? Тогда через дверь она выдала Квирку нечто, до сих пор не выходившее у него из головы. Квирк прильнул ухом к почтовому ящику — плевать ему на бездельников-соседей, подсматривающих из-за тюлевых занавесок! — и
