Двор быстро наполнялся носилками, разубранными дорогими тканями и коврами, но экипажей, как отметил Харт, было всего два, а карет не было вовсе. Как правило мужчины являлись верхом, а дамы и девушки – в похожих на восточные паланкины портшезах, которые несли чернокожие рабы.

Среди приглашенных преобладали владельцы тростниковых плантаций, которые приезжали с разодетыми по парижским модам женами и дочерьми, косо посматривающими друг на друга с ревнивым тщеславием. Оглядев их наряды, Уильям подумал, что, может быть, Британия по-прежнему и является владычицей морей, но умы и вкусы ее граждан, увы, ей больше не принадлежат.

Среди приглашенных изредка попадались и чиновники с женами, и морские офицеры, которых выделяли из толпы по особенному повязанные шарфы и характерная походка. Они-то и находились в центре всеобщего внимания, потому что считались выгодными женихами. С последним предметом на острове, судя по всему, было также не совсем благополучно, в чем Уильям скоро убедился, обнаружив, что местные богатеи почему-то производят на свет в основном дочерей. Поэтому-то плантаторши с такой надеждой и посматривали на офицеров королевского флота, которые могли составить мало-мальски приличную партию для их девиц.

Уже совсем стемнело, когда наконец все приглашенные собрались и праздник в честь прибывших из Европы важных гостей начался. Уильям погадал, каждый ли новый корабль встречается здесь с такой роскошью, и пришел к выводу, что они все-таки стали исключением.

Большая зала, предназначенная для танцев, была наполнена разодетой публикой. Сотни свечей горели в шандалах и жирандолях, роняя на наборный паркет капли пахучего воска. Возлених дежурили одетые в парадные ливреи чернокожие лакеи, держа в руках специальные трости для свечей. На балконе, по периметру окружавшем помещение, за роскошной балюстрадой, оркестр настраивал инструменты. Музыканты в пудреных париках листали табулатуры[20] и грозно взмахивали смычками. Тихий гул возбужденных голосов, похожий на гудение потревоженного улья, заполнил зал.

Однако, стоило появиться мажордому, как все стихло. Гости расступились, образовав круг. Величественный дворецкий, осанке которого мог бы позавидовать и король, стукнул позолоченным жезлом о паркет и объявил выход губернатора. Грянули тарелки и прогудела труба, отчего явление губернатора стало походить на оперное шествие сатрапа в окружении верных янычар. Лорд Джексон, гордо откинув голову, увенчанную взбитым, как сливки, париком «аллонж», процокал на высоченных красных каблуках мимо изумленного Уильяма и, изящно взмахнув увитой лентами тростью, объявил вечер открытым.

Глядя на семенящего с приподнятыми руками губернатора, Харту представилось, что тот весьма смахивает на остриженного подо льва пуделя, которого хозяйка на потеху гостям украшает лентами и водит на задних лапах. Еще Уильяму показалось, что его сиятельство Эдуард Сэссил лорд Джексон выглядит усталым, может быть даже не вполне здоровым. Лицо его, похожее из-за слоя пудры и румян на пасхальное яичко, еще более осунулось, а подбородок совсем заострился. Маленький пуделиный губернатор то и дело украдкой доставал батистовый платочек и промакивал им лоб, покрытый белилами.

Однако на самом деле губернатор Уильяма мало интересовал. Он выискивал в зале совсем другую персону. При этом он не замечал тех палающих любопытством взглядов, которые украдкой бросали на него местные девицы на выданье. Высокий стройный юноша, несомненно дворянин, в элегантном платье, украшенном модными кружевами и серебряным шитьем, против воли привлекал к себе внимание. В нем так и хотелось видеть не просто благородного незнакомца, а наследника огромного состояния. Уильям не подозревал, что уже попал на язычок маменькам, которые живо перемывали ему кости, выдвигая самые смелые предположения о его родне и капитале.

Но местные красавицы Уильяма ничуть не привлекали. Насколько он успел заметить за время своих продолжительных экскурсий по городу, жизнь состоятельных островитянок отличалась набожностью, сладостным бездельем и страстью к нарядам. Обсудив свои наблюдения с Хансеном, он пришел к выводу, что им свойственна только одна похвальная черта – слепая любовь к своему потомству, с которой тесно связаны тщеславные мечты и хлопоты о воспитании последних. Необременительный дневной труд островной леди обыкновенно начинался так: вначале церковь и проповедь местного англиканского или католического священника, затем – grand toilette. Утром она принимает ванну, большей частью в домашней купальне, затем следует завтрак и постепенное одевание. Нередко во время вылазок Уильям видел на террасах домов женщин, прогуливающихся с распущенными, мокрыми после купания волосами. Они предоставляли солнечным лучам высушить это естественное украшение, при этом в душе предаваясь, если Натура позволяла, удовольствию похвастаться им перед праздношатающейся публикой и друг перед другом. После двенадцати часов, как это было заведено, следовал второй завтрак, и затем все время до вечера было занято визитами, приемами и посещениями модных лавок. Как понял Харт, умственные развлечения этим леди знакомы не были. Из всех книг они, пожалуй, держали в руках только тисненые золотом молитвенники, да чудом дошедшие на этот край света французские модные журналы, к которым пристрастила их губернаторша. Посему, после нескольких минут беседы с ними, становилось ясно, что эти нежные полные любезности создания столь невежественны, что ничего подобного не сыщешь ни в одном высшем обществе во всем земном шаре. Самое большее, если сии прелестные грации знают, что существуют Англия, Лондон и Сити, которые известны им из разговоров мужчин. Париж в их представлении – некое царство портных и помады, откуда к ним попадают чудесные безделушки, шелковые платья и лавандовая вода. Остальной же мир со всем, что в нем происходит, был скрыт от барабадосских дев непроницаемой пеленой.

Итак, не обращая никакого внимания на множество представленных на этом празднике юных прелестниц, Уильям искал Элейну и нигде ее не находил. Вроде бы все были в зале – и Давид Абрабанель в темно-красном кафтане, держащийся чрезвычайно скромно, и его поверенный Хансен, наоборот, разодевшийся по случаю бала в пух и прах, и даже капитан Ивлин, чья рослая фигура, облаченная в оливковый, отделанный золотыми пуговицами кафтан, бросалась в глаза издалека, оказывается, был здесь. Не было только Элейны. Уильям с нарастающей тревогой озирался по сторонам, пытаясь разглядеть среди изящных женских фигур ту, которой было отдано его сердце. От увитых атласными лентами высоких причесок, затянутых в корсеты талий, огромных фижм, сверкающих золотом и бриллиантами шелковых юбок у него рябило в глазах, а в носу щекотало от резких ароматов фиалковой воды, пачулей и розового масла.

Пока Уильям в беспокойстве бродил по залу и яростно вздыхал, мажордом объявил первый танец – им оказался, конечно же, менуэт. Грянул оркестр, игравший на удивление слаженно, и зазвучала волнующая музыка, во время которой танцующие занимали свои места. На девятом такте первая пара обменялась глубокими реверансами, и церемонный танец начался. Уильям, не успевший найти себе пару, очутился в дальнем углу залы, зажатый с двух сторон двумя пузатыми джентльменами в темно-синих кафтанах с золотыми позументами. Оба они были похожи друг на друга как две капли воды, фамильярно хлопали друг друга по плечам и говорили исключительно об урожае тростника и гвоздичного перца, о ценах на сахар в будущем году и о том, как лучше хранить созревшие стручки капсикумов для продажи.