Дети шпионов. Весело.

– Папа… он не был военным. Он не был бойцом. Он не был героем. Он был просто офисным клерком. По выходным – он ездил в Уоллмарт и закупался продуктами на всю неделю. И когда ФБР пришло за нами… он не смог ничего отдать, кроме своей жизни. Он просто отдал свою жизнь ради нас… и ради агента, которого он спасал.

– Ты знала о том, кто твои родители?

Маша покачала головой. Потом кивнула:

– Я всегда знала… что с нами что-то не так. Но не знала, что именно. Мама… рассказала мне перед тем, как… нам пришлось уезжать. А с папой… с папой я так и не успела поговорить.

– А Николь? Ты уверена, что это она?

– Да. Я уверена…

Уверена.

У меня в стенке был бар, а там стояло спиртное, которое стояло там годами нетронутым. Но сейчас я прошел к бару, взял чешский хрусталь и коньяк «Арарат», подаренный мне покойным Володькой. С ними вернулся на кухню, разлил…

– Кто такой Михаил Ефимович?

– Он мой… двоюродный дядя… по материнской линии. Когда мы приехали в Москву… он устроил маму работать на Гостелерадио, а меня – в университет. Смешно… все учили английский, а мне приходилось учить русский.

– Они убили моего друга, – сказал я.

– Что?

– Что слышала. Мой друг. Он жил в Ростове-на-Дону. Кто-то выманил его из города, его пытали, потом отрезали голову.

Маша поднесла руки ко рту. Я не переигрывал, нет. Помню, как мы освобождали бабу, жену советника, которая поехала в какой-то кишлак за пределами Кабула, чтобы там вылечить какую-то хронику… вылечила. Потом с ней мы километров семь уходили к вертолетной плошадке… просто потому, что ближе вертолет сесть не мог. Я тогда понял, что женщина может вынести очень многое, наверное, больше, чем мужчина.

– Идет война. С половиной мира. Стоит только нам дать слабину, – я многозначительно посмотрел на Машино перемотанное запястье, – и нам крышка. Самая мимолетная слабость – и нам конец. Нам всем…

Я встал.

– Собирайся.

Примерно минут через двадцать мы вышли из подъезда – и тут.

– Саня…

Б… а, это что за явление Христа народу?

– Саня… сколько лет, сколько зим…

И тут я вспомнил…

– Саня… ты откуда?

– Да вот… прямиком из Германии, а? Думаю, дай зайду.

Впечатляющий нос моего… нет, не друга, этот тип мне не друг, уставился на Машу.

– Твоя жена? Поздравляю. Сударыня…

Обалдевшая от напора Маша позволила поцеловать руку.

– Георгий Гельман собственной персоной.

Маша что-то сказала, но Гельман уже ее не слушал.

– Тезка, слушай… я так-то занят.

– Занят. А что на вечер не приходил, а? Брезгуешь старыми школьными товарищами? Ай, нехорошо.

– Жор, я реально спешу…

– Момент…

Визитка перекочевала в карман моей ветровки.

– Позвони. О’кей? Есть новости. Реально – не пожалеешь.

Садясь в машину, я увидел и машину Гельмана – «пятьсот шестую» «Волгу»[44]. Жирует, жирует товарищ…

– Кто это? – удивленно спросила Маша.

– Ты ему поверила?

– Нет… клоун какой-то.

– Люблю тебя и обожаю.

– За что.

– За то, что ты есть…

Жора Гельман другом мне никогда не был. Хотя помнил я его очень и очень хорошо.

Очень хорошо.

Мы с ним проучились в одном классе три года. С седьмого по десятый. Жора был полной мне противоположностью – весельчак и заводила. Так как он был не самым сильным в классе, а творил такое, за что неизбежно должен был получать по морде, у него был Санчо Панса – здоровяк Довжанский, Вася, который все время таскался за ним… не знаю зачем. Окончательно отношения наши оформились на выпускном: девушка была одна, нас было двое, и кого она предпочла, вы, думаю, уже догадались. Потом я ушел в армию, а Жора, когда Ельцин разрешил выезжать за границу, двинул с семьей на ПМЖ, причем почему-то не в Израиль, а в Германию.

Я искренне надеялся, что больше я его никогда не увижу.

Еще бы вспомнить, где я был в то время, когда наш класс отмечал годовщину. Кабул? Мазари-Шариф? Джелалабад? Триполи? Басра?

Хороший вопрос, не требующий ответа.

Я завез Машу в больницу – шутить с порезами стеклом не стоит, мельчайший, оставшийся в ране осколок мог наделать беды. А сам начал думать о том, где бы снять квартиру, чтобы этот тип не мог меня найти.

Найдет, я знаю. Гельман найдет…

Михаил Ефимович повторно прилетел на следующий день.

Он прилетел обычным рейсом «Аэрофлота», в своей неизменной кепочке, обычный командированный из какого-нибудь московского НИИ, пишет докторскую и надо акт о внедрении, который где еще получать, как не в Ижевске. По его указанию его никто не встречал, кроме меня на «Тойоте». Мы вышли из здания аэропорта, сели в машину, и я газанул, с ходу набирая под сотню. Раньше тут, у нового аэропорта, захолустье было, а сейчас расстроились… из кирпича строят.

– Что произошло?

– Надо кое с кем поговорить. И мне, и тебе.

…

– Как Маша?

Я пожал плечами:

– Держится. Про США она мне рассказала.

Михаил Ефимович покачал головой:

– Я говорил, не стоит.

– Почему?

– Почему…

Янкель задумался. Мы уже въезжали в Ижевск, но я почти не сбросил скорость.

– Знаешь, как-то раз мне пришлось побывать на мясокомбинате. И поверь, душевного равновесия мне это не добавило. Но при этом я по-прежнему ем мясо, колбасу…

– За кого вы боитесь, Михаил Ефимович? Не за меня ли?

– За нее. Каждый раз, когда она пересказывает это – она переживает это вновь. А это, поверь, не то, что стоит переживать больше одного раза.

– Михаил Ефимович… – Я помедлил, но все же продолжил: – А зачем вы тогда допустили ее в разведку?

Янкель промолчал.

– Извините.

– Да нет. Ничего. Теперь по Гельману, ты отчет писал?

Я насторожился.

– Да.

– Гельман – это МОССАД.

– МОССАД?!

Сказать, что я удивился – это ничего не сказать.