Я разворачиваюсь. У меня за спиной, у лестницы, стоят печь, водонагреватель и электрощит. Там же что-то еще, какие-то инструменты. Старые, ржавые, уже не работающие. Точно не знаю, что именно.

Здесь в самом деле почти настоящая нора. Возможно, такие подвалы обычны для старых домов на фермах. Наверное, весной подвал затапливает. Стены обмазаны глиной, в которой видны большие куски породы. Это не совсем стены, как и пол – не совсем пол. В подвале нет ни бара, ни бильярдного стола, ни настольного тенниса. Несколько секунд здесь в одиночестве до смерти напугают любого ребенка. Кроме того, тут неприятно пахнет – не знаю, чем именно. Сыростью. Затхлостью. Плесенью. Гнилью. Что я здесь делаю?

Я уже собираюсь подняться наверх, когда в дальнем конце подвала, за водонагревателем, замечаю источник звука. На одной полке стоит маленький белый колебательный вентилятор. В темноте его почти не видно… В самом деле, пора возвращаться наверх, за стол.

Вряд ли Джейк обрадуется, узнав, что я побывала здесь. Однако эта мысль заставляет меня задержаться. Я ненадолго. Осторожно схожу с бетонной плиты и направляюсь к вентилятору.

Он качается туда-сюда. Зачем здесь зимой работает вентилятор? И без него холодно.

У печки на мольберте стоит картина. Может быть, поэтому включили вентилятор – чтобы высохла краска? Не могу себе представить, чтобы здесь можно было находиться долгое время, тем более – рисовать. Не вижу ни краски, ни кистей, ни других принадлежностей для рисования. Ни стула. Неужели художник стоит? Скорее всего, рисует мама Джейка. Но она выше меня ростом, а даже мне приходится нагибаться, чтобы не удариться головой о потолочные балки. И зачем вообще рисовать в подвале?

Я подхожу ближе к картине. Она написана крупными, небрежными мазками и полна весьма специфических подробностей. На ней изображено какое-то помещение. Скорее всего, то, где я нахожусь, – подвал. Картина очень темная, и все же на ней можно различить лестницу, бетонную плиту, полки. Недостает только печи. На ее месте женщина. А может, и мужчина. В общем, человеческое существо с длинными волосами, длиннорукое. Фигура слегка наклонена. У нее длинные ногти, по-настоящему длинные, почти как когти. Хотя они не загибаются и не заостряются. Но выглядят очень похоже на когти. В нижнем углу картины – второе существо, гораздо меньше. Ребенок?

Глядя на картину, я вдруг вспоминаю, о чем Джейк говорил по пути сюда. Я слушала его вполуха, поэтому сама удивляюсь, как отчетливо его слова вспоминаются сейчас. Он говорил о том, почему в философии используются примеры того, как в большинстве случаев понимание и правда сочетают в себе не только уверенность и рациональное умозаключение, но и обобщение.

– Важнее всего, – сказал он, – объединить первое и второе.

Я смотрела в окошко на пробегающие мимо поля, следила, как мимо проносятся голые деревья.

– Такое объединение отражает работу нашего сознания, то, как мы функционируем и общаемся, наш разрыв между логикой, разумом и чем-то еще, что находится ближе к чувству или духу, – сказал он. – Сейчас я произнесу слово, от которого у тебя, наверное, волосы встанут дыбом. Но даже самые практичные из нас не в состоянии понять мир, опираясь только на разум – исключительно на разум. Поэтому приходится в поисках смысла опираться на символику.

Я покосилась на него, ни слова не говоря.

– И я сейчас имею в виду не только греков. Это довольно общее место и на Западе, и на Востоке. Универсальное.

– Говоря «символика», ты имеешь в виду…

– Аллегорию, – ответил он, – сложную метафору. Мы не просто оцениваем или признаем важность и действенность чего-то через опыт. С помощью символики мы принимаем, отвергаем и проводим различия. Символы так же важны для нашего познания жизни, нашего понимания существования и того, что имеет ценность, что достойно, как и математика и естествознание.

Учти, сейчас я говорю как ученый. Все то, о чем я сказал, является составной частью нашей способности познавать и принимать решения. Сам знаю, мои слова звучат слишком очевидно и слишком банально, но это любопытно.

Я снова смотрю на картину. У изображенного на ней существа некрасивое, невыразительное лицо. Длинные ногти опущены вниз, они мокрые, с них только что не капает. Вентилятор качается туда-сюда.

Рядом с картиной маленький грязный стеллаж. На нем много старых бумаг. Листы и листы. В основном там лежат рисунки. Я беру один, на толстой бумаге. За ним – еще один. На всех рисунках изображено одно и то же помещение – подвал. И на всех рисунках на месте печи разные фигуры. У одних волосы короткие, у других длинные. У одного рога. У некоторых есть груди, у других пенисы, у кого-то и то и другое. Но у всех длинные ногти и одинаковое застывшее выражение.

На каждой картине есть и ребенок. Обычно он нарисован в углу. Иногда в других местах – на земле, смотрит снизу вверх на большую фигуру. На одном рисунке ребенок в животе у женщины. На другом у женщины две головы, и одна из них – голова ребенка.

Я слышу наверху шаги. Тихие, мягкие. Мать Джейка? С чего я взяла, что она рисует здесь, внизу? Наверху снова слышатся шаги, они тяжелее.

Я снова слышу голоса. Два голоса. Почему я их слышу? Там, наверху, отец и мать Джейка. Они снова ссорятся.

Ну, может, и не ссорятся, может, это слишком сильно сказано. Во всяком случае, говорят они недружелюбно. О чем-то пылко спорят. Что-то не так. Они расстроены. Мне нужно подобраться ближе к решетке вентиляции. У стены напротив стоит ржавая банка из-под краски. Придвигаю ее к вентилятору. Встаю на нее, держась за стену, чтобы не упасть. Они разговаривают на кухне.

– Так дальше не может продолжаться.

– Это нерационально.

– Он потратил столько времени на то, чтобы туда попасть, и все только для того, чтобы уйти? Он от всего отказался. Конечно, я беспокоюсь.

– Ему нужна предсказуемость, что-то надежное. Он слишком много бывает один.

Неужели они говорят о Джейке? Я поднимаю руку повыше и привстаю на цыпочки.

– Ты все время говорила ему, чтобы он поступал как хочет.

– А что мне еще было говорить? Невозможно день за днем быть таким – застенчивым, интровертом… так что…

Что она говорит? Ничего не понимаю.

– Ему нужно выбраться из своей головы и жить дальше.

– Он ушел из лаборатории. Он сам так решил. Он вообще не должен был идти по этой стезе. Самое главное… – Дальше неразборчиво.

– Да, да. Знаю, он умный. Знаю. Но он вовсе не обязан идти этой дорогой.

– …работа, которую он способен выполнять. Удержаться на месте…

Бросил лабораторию? Значит, они говорят о Джейке? Что они имеют в виду?! Джейк по-прежнему работает в лаборатории! Разбирать слова становится труднее. Если бы можно было подняться повыше, подобраться поближе…

Банка скользит, я падаю и ударяюсь о стену. Голоса умолкают. Я замираю.