В итоге, Комод, став императором, практически не занимался государственными делами, предаваясь развлечениям и разврату. И оставил по себе лишь сомнительную славу буяна, который на глазах народа дико хрипел, убивая хищных животных, превращаясь в самого отъявленного зверя. Немудрено, что по возрасту он пережил Нерона всего на год и на три года – безумного Калигулу, точно так же убитого недовольным окружением.

История Древнего Рима поучительна в первую очередь тем, что показывает, как окружение формирует систему ценностей. На этих примерах отчетливо видно, что ориентиры на те или иные жизненные ценности в итоге становятся для проявления личности более важными, чем ориентиры на знания и форму деятельности. А учителя в жизни того же Марка Аврелия выступили не столько носителями знаний, сколько пропагандистами определенного способа жизни и мировоззрения. И именно через социальные установки учителей возникла потребность в новых знаниях, а вслед за этим и формирование определенного образа жизни. Личность вышла в мир как качественный продукт своего окружения. Тут любопытна и роль матери: понимая позитивную силу и направление воздействия окружения, она, любя сына, поддерживала его, не мешая окружению действовать.

2

Действительно, роль первичной среды чаще всего исключительна в формировании установок и пробуждении такого образа мышления, которые принято считать креативным. Ведь именно такую роль первого, самого влиятельного окружения играли дед у Жана Поля Сартра, дяди у Альберта Эйнштейна и Софьи Ковалевской, тетя у Нильса Бора, учителя у Альфреда Нобеля.

Но функции первого, самого значимого окружения, исполняют, как правило, сами родители. Таким образом, семья становится автономной, самостоятельно функционирующей средой. Чаще это происходит в больших семьях, в которых один или оба родителя исполняют объединяющую, развивающую роль. Иногда создается впечатление, что ростки таланта и гениальности потому и прорастают на фоне семейной традиции, что каждый маленький коллектив создает и отшлифовывает свою неподражаемую технологию производства «большого корабля» с тем, чтобы потом отправить его в «большое плавание». В качестве иллюстраций семей, в которых была сформирована убедительная развивающая среда, а сами дети играли роль самодостаточного окружения друг для друга, можно вспомнить семьи Склодовских (Мария Склодовская-Кюри), Алексеевых (Константин Станиславский), Сикорских (Игорь Сикорский), Ульяновых (Владимир Ульянов-Ленин).

Иногда в крепких счастливых семьях создание благоприятной среды для развития личности и приобщение к знаниям органично переплетаются, становясь семейной традицией и домашней игрой одновременно. Примером такого незаурядного подхода при формировании жизненных ценностей и фундаментальных знаний в семейном кругу может служить семья дипломированного врача, преуспевающего профессора психологии Киевского университета (мать тоже была врачом, но предпочла полностью отдаться воспитанию детей) Ивана Сикорского. Его сын Игорь, будущий изобретатель вертолета и основатель признанного в мире вертолетостроительного брэнда Sikorsky родился пятым по счету ребенком. Родители завели замечательное правило: за семейным столом вести продолжительные беседы о вещах возвышенных – литературе, искусстве, науке – с горячими дискуссиями и похожими на мозговые штурмы пылкими выступлениями участников. Непременно стоит упомянуть о наличии обширной библиотеки, музицировании на рояле и полной свободе выбора. Дерзость и самобытность проявлений личности в этом доме не только поощрялись, но и фактически стимулировались. Свобода действий и свобода выбора возводились в культ, что особенно отразилось на младшем сыне, как бы завершившем своим появлением создание семейного клуба. Также нельзя обойти вниманием глубокую религиозность семьи (кстати, сам глава семьи написал несколько произведений по теологии, а живописец Васнецов использовал его в качестве модели при росписи Владимирского собора). Именно эта уникальная домашняя атмосфера и плодородная почва для развития личности позволили Игорю Сикорскому без колебаний бросить Политехнический институт, чтобы со всей решимостью взяться за конструирование летательных аппаратов в собственной мастерской и лаборатории.

А классикой создания познавательно-обучающей среды можно назвать образовательные традиции в семье Владислава Склодовского. Мать будущей великой исследовательницы получила блестящее образование и работала сначала учительницей, а затем возглавила варшавскую школу-пансион. «Она хорошего рода, благочестива, деятельна, к тому же музыкантша: играет на рояле и прелестным томным голосом поет современные романсы», – писала о ней внучка Ева Кюри. Таков и отец, который «по примеру своего родителя получил высшее образование в Петербургском университете, а затем вернулся в Варшаву и стал преподавать математику и физику». Через год после рождения Марии, младшей из пяти детей, он получил престижное место субинспектора мужской гимназии. Не стоит удивляться, что в такой семье мотивация к знаниям почиталась более всего, образование относилось к области «благоразумия», то есть признавалось его прямое действие на организацию успешного будущего. Эта мотивация у Марии резко обострилась вследствие ранней смерти матери и старшей сестры, а также внезапного ухудшения материального положения семьи. Так или иначе, но вся атмосфера дома была посвящена знаниям, об этом твердили все, и каждый в семье делал главные ставки на получение основательного образования – без учета его применения. В обособленной атмосфере дома возник райский островок с излучениями сакральных вибраций. Всеобщая любовь была основополагающей «мантрой», молитвы же обращались к могущественным знаниям.

«Пять часов пополудни. Горничные убрали стол после обеда и зажгли висячую керосиновую лампу. Сын и дочери учителя остались в столовой, превращенной в комнату для занятий, раскрыли тетрадки и книги. Через несколько минут в комнате раздается бормотание, невнятный, назойливый, нудный гул; он так и остается на целые годы лейтмотивом всей жизни в этом доме», – так пытается передать Ева обстановку в семье Склодовского и почтительно-трепетное отношение к знаниям, которые каждый из детей считал спасательным кругом. Затем, после обязательных занятий, приходит время чтения. И младшая дочь, самая одухотворенная и более всех страдающая, забывается в чтении, словно находится под наркозом. Ей было всего 12 лет, когда у нее на глазах умерла мать, и, скорее всего, она острее чувствовала и переживала смерть и выпавшие невзгоды семьи. Идея знаний, доминирующая в семье, захватила ее полностью. Отец сумел привить детям привычку учиться, а после двух смертей в семье ответственность каждого из детей выросла в геометрической прогрессии. Идя след в след за братом и сестрами, Мария не могла отклониться от курса. «Отец преподает в гимназии, Броня окончила гимназию, Юзеф – в университете, Эля – в пансионе. Да и собственная их квартира что-то вроде школы! Сама Вселенная должна бы представляться Мане как огромная гимназия, где живут преподаватели с учениками и господствует единый идеал: знание!» Ева Кюри совершенно точно отражает обстановку, царящую в семье; и этот дух знаний в каждом уголке жилища, в каждой складке детской души, несомненно, сыграл основную роль в дальнейшем самоопределении Марии Склодовской.

Подобно тому как отец Марии Склодовской создал в семье культ знаний, мать Марины Цветаевой подобным образом сформировала окружение дочерей. «Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики…», «Мать залила нас музыкой» – главные воспоминания самой Марины. Идеи, действующие на сознание, – как обжиг вылепленного из глины гончарного изделия. Конечно, фигурами на семейной шахматной доске в доме Цветаевых разыгрывали совсем иную партию, чем в доме Склодовских. Нельзя, к примеру, игнорировать тот факт, что окружение Марины состояло не только из младшей сестры Анастасии, но и из старших детей главы семьи от первого брака (Валерии и Андрея). Валерия вспоминала об «отчужденных» отношениях с мачехой. Атмосфера была наэлектризована, насыщенная слишком богатым спектром эмоций, чтобы быть спокойной. Музыка и лирика – это только отлакированная поверхность отношений, под которой в глубине прятались ментальная напряженность, состояние между отчаянием и дисгармонией, близкое к истерическому. Как-то поэтесса написала о матери: «Мать залила нас всей горечью своего несбывшегося призвания, своей несбывшейся жизни, музыкой залила нас, как кровью второго рождения». Вот уж действительно специфические ощущения, парадоксальное восприятие мироздания (как-то, оценивая произведения, Марина Цветаева одно назвала «ливнем», а другое – «ожогом»). Мать умела быть с детьми решительно-суровой, пытаясь исполнить навязчивое желание сделать из старшей дочери пианистку (младшая больше болела, поэтому меньше подвергалась муштре). И все-таки обостренная восприимчивость Марины стала ее бесспорным козырем. Все ее детство и время формирования личности – сплошной и загадочный параллакс. Ее окружение казалось лучше, понятнее ей самой. С детства в Марине, по воспоминаниям сестры, странным образом уживалось хорошее и дурное, «со страстью к чему-то и в непомерной гордости она легко и пылко делала зло». Именно ее чаще и воспитывала мать, остальных – гувернантки и учителя в гораздо большей степени. Но идея окружения, ограниченного семейным кругом, действовала. Правда, с явным перекосом. Эта идея дала уникальные знания и с ними полную социальную неприспособленность. Законсервированный мир всегда противоречив – родителям это полезно знать. Если перекос Марии Склодовской заключался в полной зацикленности на учебе, знаниях и достижениях (Резерфорд за то и не любил ее общество, что ни о чем, кроме физики, поговорить не получалось), то у Марины Цветаевой – в шокирующей многих сексуальной раскованности.