Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Будто я больна!» — возмущенно подумала она. Конечно, Гарриет все время думала о Бене, томящемся в заключении. В каком заключении? Она вспоминала маленький черный фургон, гневные вопли увозимого Бена.
Дни шли, и в дом возвращалась нормальная жизнь. Дети заговорили о пасхальных каникулах.
— Хорошо, что Бена в этот раз не будет, — сказала Хелен.
Они всегда понимали гораздо больше, чем Гарриет хотелось бы.
Но хотя ей, как и всем, стало легче, и уже не верилось, как она выдерживала былое напряжение, Гарриет не могла изгнать Бена из своих мыслей. И думала она о нем не с любовью, даже не с жалостью, и злилась на себя за то, что не находит в себе и малой искры человечности: ужас и раскаяние — вот что ночи напролет не давало ей спать. Дэвид знал, что она не спит, как ни пыталась она это утаить.
И вот как-то утром Гарриет, очнувшись от забытья, от дурного сна, хотя и не помнила какого, сказала:
— Я поеду посмотрю, что там делают с Беном.
Дэвид открыл глаза и лежал безмолвно, уставившись через плечо в окно. Перед этим он не спал, только дремал. Гарриет знала, что он боялся такого поворота, и что-то в нем говорило: ладно, пусть так, с меня хватит.
— Дэвид, я должна.
— Нет, — сказал он.
— Я обязательно должна.
И вот он лежал рядом, не глядя на нее и ничего не говоря после своей односложной реплики, и Гарриет по всему видела, что ей придется плохо, что Дэвид сейчас принимает какое-то решение. Он полежал, не двигаясь, несколько минут, потом встал с постели, вышел из комнаты и спустился по лестнице.
Одевшись, Гарриет позвонила Молли, которая сразу встретила ее холодным гневом.
— Нет, я не скажу тебе, где он. Вы уже отдали его, и пусть теперь все будет как есть.
Но в конце концов она дала Гарриет адрес.
И опять Гарриет удивлялась, почему к ней всегда относятся так, будто она преступница. Все время так, подумала она, с тех пор как родился Бен. Теперь ей казалось, что и вправду все молча порицают ее. Это моя беда, говорила она себе, а не преступление.
Бена увезли куда-то в Северную Англию — четыре или пять часов езды, а может, и больше, если будет много машин. Машин было ужасно много, и ехать пришлось сквозь серый зимний дождь. Вскоре после полудня Гарриет подъехала к большому массивному зданию из темного камня, где-то в ложбине между вересковых холмов, которые едва виднелись за косым серым дождем. Стены высились прямо и ровно среди мокрых унылых вечнозеленых кустов; в три ряда шли одинаковые зарешеченные окна.
Гарриет вошла в маленький вестибюль; на внутренней двери была приколота рукописная табличка: «Звоните». Она позвонила, подождала, ничего не происходило. Сердце у нее колотилось. В ней еще кипел адреналин, который побудил ее приехать сюда, но долгая дорога усмирила, а тяжелая обстановка говорила ее душе, если не рассудку, — ведь, в конце концов, у нее не было никаких фактов, чтобы так думать, — что ее страхи сбудутся. Только она сама не знала точно, чего боится. Гарриет позвонила еще. Тишина: было слышно дребезжание звонка где-то далеко в глубине дома. И опять ничего, и она уже хотела повернуться и идти в обход к задним дверям, когда дверь внезапно распахнулась, и показалась неопрятная девушка в футболке, вязаной кофте и толстом шарфе. У нее было маленькое бледное лицо под копной кудрявых желтых волос, стянутых синей лентой на манер овечьего хвоста. Девушка выглядела усталой.
— Что вам? — спросила она.
Гарриет поняла, что это значит: сюда просто никогда никто не приходит.
И сказала уже твердо:
— Я — миссис Ловатт, я приехала навестить сына.
Было ясно, что таких слов в этом учреждении — чем бы оно ни было — никак не ждали.
Девушка уставилась на Гарриет, слегка покачала головой, непроизвольно выражая беспомощность, потом сказала:
— Доктора Макферсона на этой неделе нет.
Она тоже была шотландка и говорила с заметным акцентом.
— Кто-то должен его замещать, — решительно сказала Гарриет.
Под напором Гарриет девушка отступила, неуверенно улыбаясь, она заметно встревожилась.
— Подождите здесь, — пробормотала она и исчезла за дверью.
Гарриет прошла следом, прежде чем большая дверь захлопнулась и отрезала ее. Девушка оглянулась на ходу, будто собираясь сказать: «Вам надо подождать там», но вместо этого произнесла:
— Я приведу кого-нибудь. — И зашагала вдоль темной пещеры коридора с маленькими лампочками на потолке, которые едва тревожили тьму.
Пахло дезинфекцией. Стояла полная тишина. Нет, немного спустя Гарриет различила высокий тонкий визг, который возник и стих, а потом начался снова, он доносился откуда-то из дальней части здания.
Ничего не происходило. Гарриет вышла в вестибюль, там было уже темно — наступал вечер. Дождь лил холодным потоком, бесшумным и неослабевающим.
Она решительно позвонила еще раз и вернулась в коридор.
Далеко впереди под крошечными светляками ламп появились две фигуры, они шли к ней. Впереди девушки, которая держала в зубах сигарету и щурилась от дыма, шел молодой человек в белом халате, отнюдь не свежем. Оба выглядели усталыми и смущенными.
Человек был вполне заурядный, но какой-то потрепанный; руки, лицо, глаза — в отдельности ничем не примечательны, но было в нем какое-то исступление, будто он сдерживал гнев или отчаяние.
— Вам сюда нельзя, — сказал он взволнованно и неуверенно. — У нас не предусмотрены посещения.
У него был южнолондонский выговор, монотонный и гнусавый.
— Но я-то здесь, — сказала Гарриет. — Я приехала повидать моего сына Бена Ловатта.
Тут молодой человек потянул воздух и поглядел на девушку, которая сжала губы и подняла брови.
— Послушайте, — сказала Гарриет. — По-моему, вы не поняли. Поймите, я не уеду просто так. Я приехала повидать сына, и я этого добьюсь.
Мужчина понял, что Гарриет настроена серьезно. Он медленно кивнул, будто говоря: «Конечно, только дело не в этом». И жестко посмотрел на Гарриет. Она получила предупреждение — от человека, который взял на себя ответственность предупредить ее. Пожалуй, он был довольно жалок, и определенно изнурен и недокормлен, и работал тут, потому что не мог найти другого места, но весомость его положения — безрадостная весомость — говорила в нем, и это лицо, эти красные от дыма глаза были строги, с ними нужно было считаться.
— Люди, которые сдают сюда детишек, не приходят потом их навещать, — сказал он.
— Вот, вы же совсем не понимаете, — заговорила девушка.
Гарриет услышала собственный сердитый голос:
— Мне тошно слушать, что я не понимаю того, не понимаю этого. Я мать мальчика. Мать Бена Ловатта. Вы понимаете?