— Наш брак больше не подвергается сомнениям.

Сказав это, он вышел и решительно захлопнул за собой дверь, подчеркивая свои слова, оставив Пенелопу сидеть, уставившись на дверь. Она не сомневалась, что сейчас он вернется, что она просто не расслышала, что неправильно его поняла.

Что все будет хорошо.

После долгого ожидания она дрожащими руками натянула разорванное платье и вернулась на свой тюфяк, запретив себе плакать.

«Дорогой М.!

Может быть, ты думаешь, что после твоего отъезда в школу я постоянно пребываю в состоянии ennui[3](отметь мое знание французского), но ты сильно ошибаешься.

Волнений мне хватает выше головы.

Два дня назад бык сорвался с привязи на пастбище лорда Лэнгфорда, и он (бык, а не виконт) отлично поразвлекся, ломая заборы и знакомясь со скотом по всей округе, пока сегодня утром мистер. Буллворт его не поймал.

Держу пари, тебе хотелось бы оказаться сейчас дома, правда?

Всегда... П.

Нидэм-Мэнор, сентябрь 1815 года».

«Дорогая П.!

Я верил тебе ровно до того места, где мистер Буллворт поймал разбушевавшегося быка, а теперь уверен, что ты просто пытаешься заманить меня домой своими экстравагантными животноводческими байками. И хотя на твоем месте я бы тоже врал и сочинял, это не сработало. Хотелось бы мне оказаться там, чтобы увидеть выражение лица Лэнгфорда. И улыбку на твоем.

М.

P . S . Я счастлив узнать, что твоя гувернантка хоть чему-то тебя учит. Tres bon .

Итон-колледж, сентябрь 1815 года».

Рассвет едва занялся, когда Борн остановился у двери комнаты, где оставил ночью Пенелопу. Холод и собственные мысли объединились, не давая ему отдохнуть. Он бродил по дому; его терзали воспоминания о ныне пустых комнатах, ждущих восхода солнца того дня, когда он сможет увидеть Фальконвелл, возрожденный и вернувшийся к своему законному владельцу.

Борн ни минуты не сомневался, что маркиз Нидэм и Долби уступит ему Фальконвелл. Этот человек вовсе не дурак. У него три незамужних дочери, и тот факт, что старшая провела ночь в заброшенном доме с мужчиной — с Борном! — не привлечет вероятных женихов к оставшимся незамужним барышням Марбери.

Единственный выход — брак. Причем быстрый. А с этим браком передача мужу Фальконвелла. Фальконвелла и Пенелопы.

Другой человек мучился бы угрызениями совести по поводу печальной роли Пенелопы, вынужденной принять участие в этом спектакле, но только не Борн. Разумеется, он использует леди, но разве не так происходит в любом браке? Разве не все супружеские отношения основаны на этом самом условии — взаимной выгоде?

Она получит его деньги, свободу и все, что только пожелает.

Он получит Фальконвелл.

Вот и все. Они не первые, кто поженится ради земли, и, безусловно, не последние. Предложение, которое он ей сделал, просто превосходное. Он богат, у него прекрасные связи, и он предлагает ей поменять будущее старой Девы на жизнь маркизы. Она будет иметь все, что захочет, он с радостью ей это предоставит. В конце концов, она дает ему то единственное, чего он по-настоящему хочет.

Не совсем так. Никто ничего Борну не дает. Он это берет.

Берет ее.

Перед ним мелькнула картинка — большие голубые глаза на простом личике, в них пылает наслаждение и что-то еще. Что-то, чересчур близкое к чувству. Чересчур близкое к любви. Вот почему он оставил ее одну. Холодно. Расчетливо.

Чтобы доказать — их брак будет всего лишь деловым соглашением.

А не потому, что хотел остаться.

Не потому, что оторваться от ее губ и рук оказалось едва ли не самым сложным поступком в его жизни. Не потому, что он испытывал невероятное искушение сделать как раз наоборот — погрузиться в нее, блаженствовать в ней, мягкой там, где женщина должна быть мягкой, и сладкой там, где она должна быть сладкой. Не потому, что те гортанные вздохи, зарождавшиеся в глубине ее горла, когда он ее целовал, были самыми чувственными звуками из всех, что ему доводилось слышать, и не потому, что у нее был вкус невинности.

Он заставил себя отойти от ее двери. Нет никаких причин стучаться. Он появится здесь еще до того, как она проснется, отведет ее к ближайшему викарию, предъявит специальную лицензию, за которую выложил кругленькую сумму, и обвенчается с ней.

А потом они вернутся в Лондон и будут жить каждый своей жизнью.

Он сделал глубокий вдох, наслаждаясь тем, как холодный воздух обжигает легкие. План просто превосходный.

И тут она пронзительно закричала. К душераздирающему воплю присоединился звон бьющегося стекла.

Борн отреагировал инстинктивно — отпер дверь, распахнул ее с такой силой, что чуть не сорвал с петель, и ворвался в комнату, чувствуя, как колотится сердце.

Она, целая и невредимая, стояла сбоку от разбитого окна, прижавшись к стене, босиком, но закутавшись в его пальто. Пальто распахнулось, из-под него виднелось разорванное платье, обнажая персикового цвета кожу.

На один краткий миг взгляд Борна приковался к этой коже, к упавшему на нее белокурому локону, к Прелестному розовому соску, гордо и вызывающе торчавшему вверх в этой холодной комнате.

Во рту пересохло. Он заставил себя снова посмотреть ей в лицо, в широко распахнутые голубые глаза. Она потрясенно и недоверчиво моргала, глядя на окно с вывалившимся из него куском стекла. Разбитым...

Пулей.

В долю секунды он пересек комнату, загородив Пенелопу своим телом и вытолкнув в коридор.

— Стой здесь.

Она кивнула. Очевидно, шок сделал ее куда более покладистой, чем можно было ожидать. Борн вернулся в комнату, но прежде чем он успел оценить повреждение, второй выстрел выбил еще кусок стекла, миновав Борна на пару дюймов, что заставило его почувствовать себя крайне неуютно.

Что за чертовщина?

Он грубо выругался и прижался к стене рядом с окном.

Кто-то в него стреляет.

Весь вопрос — кто?

— Осторожнее...

Пенелопа просунула голову в комнату, и Борн тут же метнулся к ней, кинув на нее взгляд, которым обычно испепелял своих противников.

— Убирайся отсюда!

Она не шелохнулась.

— Тебе небезопасно тут оставаться. Тебя могут...

С улицы раздался еще один выстрел, не дав ей договорить, и Борн прыгнул, молясь про себя, чтобы успеть раньше пули. Он врезался в Пенелопу, выталкивая ее в коридор, и оба они оказались прижаты к противоположной стене.