Сердце перестало тянуть болью, и генерал с облегчением перевернулся на спину, — как же мало надо человеку: перестало болеть, и даже темнота уже не так угнетает, и будильник не действует на нервы. Он горько усмехнулся, поправил подушку и закрыл глаза. Слабо стукнули задетые его рукой наушники, висевшие на спинке кровати — давно вошло в привычку, просыпаясь, слушать сводку Совинформбюро, сопоставляя сообщения по радио с данными оперативных сводок.

Да, жена далеко, уехала еще в сорок первом вместе с дочерью в эвакуацию. Ермаков всегда считал, что ему повезло с семьей — дома его любили, уважали, умели успокоить и ободрить, ни о чем не расспрашивая и делая это как-то очень деликатно и незаметно.

Женился он вскоре после Гражданской, на молоденькой учительнице из Питера. Нравилась она ему своими белоснежными блузками, тяжелым пучком рыжеватых волос, собранных на затылке, прямой и тонкой фигуркой, серьезностью. Пугала, правда, некоторая холодность по отношению к нему — считавшему себя прошедшим все и вся, — лихому рубаке, вдосталь успевшему напахаться клинком и уже командовавшему эскадроном.

Жили в маленькой комнатушке вместе с тещей — сухой и чопорной старухой, педантичной и аккуратной. Тогда она ему казалась старухой, а сейчас он почти одного возраста с покойной матерью своей жены. Как они, бывало, спорили! Однажды он увидел на столе записку — приходил из полка поздно, частенько заполночь, ел и заваливался спать, безбожно уставая и отодвигая небрежно в сторону приготовленные для него женой книги.

«Вы никогда не станете генералом», — написала теща.

И тогда он, обозлясь, через весь клочок бумаги чиркнул ответ синим карандашом: «Нет, буду!»

Слово привык держать, пришлось читать, учиться, долбить проклятые иностранные языки, стиснув зубы, обливаться по ночам ледяной водой, чтобы не заснуть над учебниками, а в голове сидела мысль — другие же смогли, чем я хуже? И смог! Добился всего сам, а еще старался уделить хоть немного времени маленькой дочке, наладить быт при переездах из гарнизона в гарнизон. Потом начал служить в разведке, и теща успела при жизни увидеть на его петлицах генеральские звезды.

Холодность жены? Можно считать, ее и не было — просто он тогда не совсем мог понять свою Веру, принимая за холодность ее стыдливость и природную сдержанность на людях. Став генералом, он прямо сказал жене, что без нее ему не удалось бы достичь высокого звания. Нет, возможно, и дослужился бы, но не так скоро.

Где теперь, когда семья далеко, найти отдых душе, где отыскать для нее тихий уголок ласки, тепла и уюта? Какое счастье, что жена и дочь не поехали перед войной в Ленинград: Вере хотелось побывать в городе своего детства, пожить там у родных во время отпуска, как раз в конце июня сорок первого, после выпуска учащихся из школ — белые ночи, гранит набережных, Эрмитаж…

Может, недоглядели где-то раньше, не приняли всерьез угрозу фашизма? Николай Иванович Бухарин, которого Ермаков знал как редактора «Правды» и всегда считал мягким, обаятельным и высокоинтеллектуальным человеком, еще на ХIII съезде партии в тридцать четвертом году резко выступил против оценки, данной фашизму Сталиным.

Говоря о книгах «Майн кампф» Гитлера и «Будущий путь германской внешней политики» Розенберга, он доказал, что фюрер открыто призывает разбить наше государство, открыто ведет к приобретению мечом якобы необходимой для германского народа территории и тех земель, которыми обладает СССР.

Однако товарищ Сталин не согласился с этой оценкой — он уже перестал слышать голоса дискутирующих с ним, опьяненный победой над Троцким, и торопил приближение нового этапа, когда в его руках сосредоточится неограниченная, неконтролируемая власть, дающая чувство вседозволенности и непогрешимости, когда не перед кем оправдываться за свои действия, когда постепенно превращаешься в живого «Бога» на земле.

От таких мыслей — страшных и жутких в своем провидении, — генералу стало жарко и маятно. И поговорить-то, посоветоваться не с кем! Кому доверишь такие мысли, только подушке, да и то с опаской — разве может вождь трудящихся товарищ Сталин хоть в чем-нибудь, хоть когда-нибудь ошибаться? Нет, лучше держать ночные сомнения при себе.

Но из темноты, как живое, выплыло и встало перед ним лицо Якова Джугашвили на фотографии с немецкой листовки. Обычное дело, когда дети предают идеалы своих отцов, особенно если они видят дальше них и идут вперед, но вот когда отцы предают своих детей?!..

Разве только Яков детище товарища Сталина? А народ, дети блокадного Ленинграда, лежащего в развалинах Сталинграда, задыхающихся под пятой оккупантов областей и республик, рабочие, бойцы Красной армии и флота — разве они все не дети товарища Сталина, как неоднократно писали газеты? Значит, вовремя не предусмотрев, допустив огромные потери людей и территории, он предал всех их? Ведь не послушал же товарищ Сталин мнения Генерального штаба и разведки, предупреждавших, что враг ударит в первую очередь на Москву, а не по областям Украины, как всегда считал вождь до начала войны!

Отбросив одеяло, Ермаков встал босыми ногами на пол, не чувствуя его холода — топили в здании не слишком хорошо, — прошел к столу, взял графин, жадно припал к его горлышку пересохшими, потрескавшимися от внутреннего жара губами и долго пил, ощущая, как вода скатывается по пищеводу и приносит отдохновение воспаленному организму, остужает встрепанные ночным бдением нервы.

Прошлепав босыми ступнями обратно к постели, он с удовольствием забрался в ее тепло, завернулся в одеяло и притих — захотелось вернуться в детство, открыть глаза и увидеть себя на печи в бедной смоленской деревеньке, рядом с братьями и сестрами, сладко посапывающими во сне, свесив светловолосые головенки. Один он уродился темноволосым, в отца. Как хорошо было тогда — ни тебе войны, ни тягостных ночных раздумий, от которых того и гляди откроется язва или получишь инфаркт. Соскочил с печи, сунул за пазуху краюху хлеба и погнал в лес — собирать грибы или ягоды, а то с ребятами на речку, рыбу удить или щупать спрятавшихся раков. Костер в ночи, глухо переступающие копытами лошади, рассказы про леших и вурдалаков…

Нет, не отдаст он так просто командующего фронтом. Не может товарищ Сталин не понять, не проникнуться трагизмом положения, когда над крупным и талантливым военачальником повисает страшное обвинение в измене своему народу, своей армии. Ведь все верят товарищу Сталину, и он должен верить тем, кто сражается на фронтах и трудится в тылу. И прочь, прочь гнать от себя страшные крамольные мыслы!

Если вдруг случится ужасное, постигнет неудача Волкова и Семенова, надо найти другие пути. Впрочем, об этом стоит подумать заранее, не откладывая «на потом», чтобы не метаться в поисках выхода, испытывая жесткий недостаток времени: тридцать суток, отведенные Верховным на проведение секретной операции, неумолимо проходят.

Еще надо обдумать, как поступить с проклятым рапортом о связи майора Волкова с Антониной Сушковой. Вот еще незадача! Угораздило парня влюбиться в самый неподходящий момент и в самую неподходящую девушку. Хотя кто может точно знать в жизни, что подходит, а что нет? Стоит попробовать им помочь, если, конечно, удастся.