— В каком смысле?

Тут Оскар положил свою руку величиной с боксерскую перчатку на мое плечо.

— Кензи, все знают, что прошлым летом ты пристрелил Мариона Сосия. Мы также знаем, что ты пришил пару подонков в новостройке возле Мелниа Кэсс.

— Что? — воскликнул я. — И вы не привлекли меня к суду?

— Патрик, Патрик, Патрик, — глотая слова, сказал Девин, — если бы это зависело от нас, ты бы получил медаль за Сосия. На хрен его. Да еще подальше. Но, — продолжал он, прищурившись, — ты не можешь отрицать, что какая-то часть твоего существа искренне ликовала, наблюдая, как гаснет свет в его глазах, когда ты запустил пулю в его голову.

— Без комментариев, — сказал я.

— Кензи, — сказал Оскар, — ты знаешь, что он прав. Он пьян, но он прав. Ты засек этот мешок с дерьмом по имени Сосия, взглянул ему в глаза и уложил его. — С помощью большого и указательного пальца он изобразил нечто, напоминающее пистолет, и приставил к моему виску. — Ба-бах. — Он убрал палец. Нет больше Мариона Сосия. Такое чувство, будто ты на минуту стал богом, разве нет?

Мои чувства в момент убийства Мариона Сосия под эстакадой, когда над головой стоял металлический грохот грузовиков, были одними из самых противоречивых из всех, что я когда-либо пережил, и меньше всего мне хотелось предаваться воспоминаниям о них в обществе двух детективов, спецов по убийствам, да еще когда я в стельку пьян. А может, болен паранойей.

Девин улыбнулся.

— Убивая кого-то, чувствуешь себя превосходно, Патрик. Не обманывай себя.

Джерри Глинн спустился в бар.

— Еще по одной, ребята?

Девин кивнул.

— Давай, Джерри.

Джерри стоял на лестнице на полпути к бару.

— Когда-нибудь убивали кого-то на службе?

Джерри выглядел несколько смущенным, как если бы слышал этот вопрос слишком много раз.

— Никогда даже не вытаскивал свою пушку.

— Ну да, — сказал Оскар.

Джерри пожал плечами, его добрые глаза никак не вязались с той работой, которую он выполнял на протяжении двадцати лет. Он рассеянно стал почесывать брюхо Пэттона.

— Тогда были другие времена. Ты помнишь, Дев.

Девин кивнул.

— Совсем другие.

Джерри открыл кран, чтобы наполнить мою пивную кружку.

— Совсем другой мир, правда.

— Совсем другой, — подтвердил Девин.

Он принес свежую выпивку и поставил перед нами.

— Хотел бы помочь вам, ребята, — закончил свою мысль Джерри.

Я посмотрел на Девина.

— Кто-нибудь сообщил матери Кары?

Он кивнул.

— Она напилась до потери сознания и лежала у себя на кухне, но ее разбудили и сообщили. Кто-то сейчас дежурит у нее.

— Кензи, — сказал Оскар, — мы собираемся взять этого Мики Дуга. Был, видимо, кто-то еще, возможно, целая банда, в любом случае, скрутим всех. Через несколько часов, когда все проснутся, мы прочешем каждый дом, может, найдется тот, кто что-нибудь видел. И мы выведем на чистую воду этого подлеца, допросим его как положено, будем долбить по башке, пока он не расколется. Вернуть ее мы не сможем, но хоть отомстим.

— Да, — сказал я, — но…

Девин наклонился ко мне.

— Гад, который это сделал, уже мертвец, Патрик. Верь мне.

Хотелось бы. Очень даже.

Перед нашим уходом, когда Девин и Оскар отлучились в туалет, я оторвал, наконец, свой взгляд от грязной стойки бара и обнаружил, что Джерри и Пэттон внимательно разглядывают меня. Пэттон жил у Джерри последние четыре года, и я считал, что единственное занятие этого пса — лаять, но одна встреча с внимательным взглядом его спокойных унылых глаз убеждала в том, что с ним лучше не иметь никаких дел. Эти собачьи глаза, очевидно, имели для Джерри до сорока различных оттенков — в диапазоне от любви до простой симпатии, но для любого постороннего — только один: открытая угроза.

Джерри чесал Пэттона за ухом.

— Распятие.

Я кивнул.

— Как думаешь, сколько раз подобное случалось в нашем городе, Патрик?

Я пожал плечами, не доверяя своему языку роль посредника.

— Думаю, не так много, — сказал Джерри, глядя на Пэттона, который лизал его руку. В это время вернулся Девин.

* * *

В эту ночь мне приснилась Кара Райдер.

Я шел через поле, усаженное капустой с человеческими лицами, которые я почему-то не мог узнать. Здесь же бродили пятнистые черно-белые коровы. Вдалеке горел город, и я различал силуэт моего отца на вершине пожарной лестницы, с которой он гасил пламя с помощью бензина.

Огонь постепенно распространялся за пределы города, затрагивая уже края капустного поля. Человеческие лица вокруг меня начали переговариваться, вначале это был невнятный лепет, но вскоре я смог различить четкие голоса.

— Пахнет дымом, — сказал один.

— Ты всегда говоришь так, — ответила одна из коров, сплевывая жвачку на капустный лист, в то время как из ее чрева вывалился мертворожденный теленок, которого она тут же затоптала копытами в грязь.

Откуда-то доносились крики Кары, но воздух над полем темнел, запах бензина все сгущался, а дым разъедал мне глаза. Кара продолжала выкрикивать мое имя, я уже перестал отличать человеческие головы от капустных, коровы мычали и шатались от ветра, дым окутывал меня все больше, и вскоре крики Кары прекратились вообще, а я с благодарностью принимал ласки пламени, которое начало лизать мои ноги. Итак, я опустился на землю посреди поля, спиной к ветру, и стал наблюдать за охваченным пламенем миром, а коровы жевали траву и качались взад-вперед, отказываясь убегать.

* * *

Когда я проснулся в своей постели, то задыхался от нехватки воздуха, а запах горящей плоти все еще бил мне в ноздри. Я следил за простыней, прыгающей в такт моему бьющемуся сердцу, и дал себе слово никогда больше не пить с Оскаром и Девином.

Я приполз в свою постель где-то около четырех утра, но сон в стиле Сальвадора Дали разбудил меня около семи, а заснуть мне удалось лишь около восьми.

Однако все это ничего не значило для Лайла Диммика и его другана Уэйлона Дженнингса. Ровно в девять Уэйлон начал вопить о женщине, которая его обломала, и вскоре каскад визгов деревенской скрипки перевалил через мой подоконник и устроил в моем мозгу грохот, сравнимый с битьем фарфоровой посуды.

Лайл Диммик был дочерна загорелый маляр, приехавший сюда из Одессы, штат Техас, «из-за женщины». Он то находил ее, то терял, то возвращал обратно, но снова потерял, так как она убежала обратно в Одессу с парнем, которого встретила в здешнем баре, — это был слесарь-водопроводчик, ирландец, который вдруг понял, что в глубине души всегда был ковбоем.