полюбила она солнечное божество города, спросит пытливый читатель. На единственной сохранившейся фотографии евпаторийского периода Алиса выглядит вполне загорелой. Любила загорать и альтер эго писательницы Кира Аргунова из романа «Мы живые». А возлюбленного Киры Лео Коваленского солнце и воздух Крыма спасли от туберкулеза. Тем не менее едва ли солнечный Шамаш нашел отклик в душе Алисы: по неоднократным признаниям самой писательницы (в частности, Джону Хосперсу), она не очень любила природу и с безразличием относилась к пляжам[103]. А ведь именно залитые солнцем золотые пляжи Евпатории были магнитом, притягивавшим в город тысячи отдыхающих.

Но важнее, в том числе и для Алисы, было то, чем воодушевленно жил город непосредственно перед приездом Розенбаумов. После подписания Николаем II манифеста об отречении от престола и образования Временного правительства во главе с князем Г. Е. Львовым, жесткой ломки старых устоев и отказа от «мрачного прошлого» развитие Евпатории обратилось вспять.

Политические события в Петрограде и во всей Российской империи развивались стремительно. Декларация Временного правительства о его составе и задачах от 3 марта и обращение новой власти к народу 6 марта вызвали необычайный подъем у разных групп населения. 6 марта в городском театре Евпатории состоялось экстренное собрание городской думы, превратившееся, по свидетельству местной газеты, в народное празднество[104]. Люди заполнили партер, ложи, балкон, галереи, стояли у стен в боковых проходах. Ораторы говорили об исключительности переживаемого момента, поздравляли евпаторийцев с обновлением русской жизни, призывали к единению с новым правительством. Трижды зал оглашался мощным «ура!»: в честь обновленной России, доблестной русской армии, Временного правительства.

На этом фоне восторженного восприятия событий в стране, эйфории свободы в марте в Евпатории разогнали полицию и жандармерию, что сразу же привело к росту преступности. Принятие присяги евпаторийского гарнизона Временному правительству было сорвано: сомнения в подлинности ее текста, высказанного одним-единственным человеком, членом Комитета общественной безопасности А. С. Зарубовым, оказалось достаточно, чтобы важная гражданская политическая процедура не состоялась – настолько нестабильным и зыбким было понимание людьми права и долга.

Однако подъем национального самосознания был очевиден для всех. Съезд караимской общины Евпатории отправил телеграмму с приветствием Временного правительства, «благовестника свободы, равенства и братства», а также сообщил, что «отдаст в его распоряжение все свои скромные силы». 5 марта во всех евпаторийских храмах читали «Послание пастве Таврической о спасении отечества» архиепископа Таврического и Симферопольского Дмитрия, призывавшее каждого верующего «хранить великое сокровище наше – Святую Веру – и посильно жить по ее заветам»[105]. Конечно, архиерейское послание, наставлявшее «преуспевать в премудрости и возрасте, и в любви у Бога и человеков», было тотчас доведено до сведения учащихся в гимназической церкви Кирилла и Мефодия. Педагогические советы евпаторийских гимназий рассматривали предложение попечителя Одесского учебного округа «восстановить нормальное течение школьной жизни», однако не усмотрели нарушений в ней. Смена власти в стране не вызвала в Евпатории особых потрясений.

По всей России создавались Комитеты общественной безопасности. Был он организован и в Евпатории. Он призывал горожан записываться в боевые дружины для защиты от всевозможных покушений на свободу. Активизация политической жизни была особенно заметной в многочисленных профсоюзных объединениях: рабочих порта и рейда, служащих аптек, врачей, металлистов, работников земли и леса, в организациях с поэтичными названиями «Союз работников пера» или «Профессиональный союз работающих иглой» (последний для своих членов играл на сцене городского театра спектакль на идише)[106].

Неожиданно организовался строго внепартийный Евпаторийский еврейский клуб юношей, целью которого было объединить всю еврейскую молодежь и устроить для нее разумные развлечения: разные кружки, балы, вечера. В июне избирали уполномоченных местной караимской общины и старост кенасс (караимских молитвенных домов), которые потом обсудили вопросы религиозного характера на съезде представителей всех караимских общин[107].

Четырнадцатого июня в городе появилась известная деятельница революционного движения, народница, прозванная «бабушкой русской революции», – Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844–1934), вызвав своим приездом всеобщее возбуждение. Никогда еще новый вокзал Евпатории не видел такого количества народа. На перрон прибыли делегации от социалистов-революционеров, Совета рабочих и солдатских депутатов, сионистов, украинской громады, татарского политического клуба, студенческой организации, представители городского и земского начальства. Союз строительных рабочих передал ей 275 рублей на издание литературы для народа, а старая татарка Аджи Фатьма, сообщила городская газета, подарила целый набор женского белья. Из Евпатории Брешко-Брешковская отбыла в Севастополь[108].

Курорт готовился к июльским выборам в Учредительное собрание. 16 июля прошли досрочные выборы гласных городской думы, на которых большинство получили эсеры. Городским головой Евпатории стал П. В. Иванов, бывший секретарь управы, но уже через полгода, 25 января 1918-го, он сложил с себя полномочия[109]. (Частая сменяемость городской власти – один из признаков нестабильности в обществе.)

До лета 1917 года большевики в политической жизни города значительной роли не играли. К примеру, Евпаторийский совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в ответ на распространившиеся слухи о приезде Ленина (в городе проживал его брат Дмитрий Ильич Ульянов) принял 27 апреля жесткую резолюцию: «Ленина в Евпаторию не пускать… Просить начальника гарнизона выделить караул для поездок в Саки, с целью проверок поездов, следующих на Евпаторию… в случае обнаружения указанного Ленина его арестовать и выслать за пределы Крыма»[110]. После событий 25 октября в Петрограде политический градус в Евпатории существенно повысился.

Между тем керосин и сахар в городе продавались уже по талонам. Городские власти обсуждали, не воспретить ли немедленно выпечку на продажу сдобных булок и куличей. Член городской управы караим С. Д. Джигит оценивал финансовое положение города как критическое. Поэтому предлагалось получить у одесского Бессарабско-Таврического земельного банка заем в 1,5 миллиона рублей под залог здания театра, стоившего тогда три миллиона. Насколько плохо обстояли дела у муниципальных властей, показывает решение заседания управы в декабре 1918 года о продаже с публичных торгов трех лошадей из городского обоза[111]. Чтобы как-то выжить, в тяжелые дни 1918 года городская власть также пыталась получить ссуду под залог здания и земельного участка гимназии[112]. Сам же городской голова С. Э. Дуван в октябре выехал в Петроград для ходатайства об отпуске сахара, пшеницы, кожи, керосина и о других городских нуждах[113]. По Евпатории поползли панические слухи. Гробовых дел мастер И. Л. Аленьков через газету «Евпаторийские новости» отчаянно опровергал домыслы, будто в гробах его мастерской спрятан сахар, предназначенный для спекуляции[114].

А ведь была еще жива память о посещении Евпатории венценосным семейством в мае 1916 года. Императорскую фамилию принимали сердечно и просто. В меню завтрака были ботвинья, холодное консоме, фрикасе из цыплят, биточки с молодым