– Это было очень любезно с твоей стороны, Кель. Спасибо.

На мгновение ему показалось, что Кель’тас набросится на него. Маг просто излучал злость и возмущение. Он был силен, и Артас знал, что у него нет ни единого шанса против него. Но даже несмотря на это, он не сводил взгляда с эльфийского принца, не отступая ни на шаг. Кель’тас сжал кулаки, но остался там, где стоял.

– Ты стыдишься ее, Артас? – прошипел Кель’тас. – Она важна тебе, лишь если никто не знает про вас?

Глаза Артаса сузились.

– Я хотел бы избежать дурных слухов о ней, – спокойно возразил он. – Ты же знаешь, как это обычно бывает, не так ли, Кель? Кто-то говорит одно, потом это шепотом повторяется и всеми воспринимается на веру. Я хочу защитить ее репутацию...

– Защитить? – рявкнул Кель’тас. – Если бы ты заботился о ней, то ухаживал бы за ней открыто, гордо. Так поступил бы любой мужчина, – он посмотрел на Джайну, и его гнев прошел, сменившись мимолетным выражением боли. Которое, впрочем, сразу исчезло. Джайна опустила взгляд. – Я больше не помешаю вашему… свиданию. И не бойтесь, я ничего не скажу.

С сердитым шипением он презрительно бросил книгу в сторону Джайны. Том, вероятно, бесценный, поскольку Джайна вскрикнула, с громким стуком упал к ее ногам. Затем Кель удалился в вихре своих фиолетовых и золотых одеяний. Джайна выдохнула и опустила голову на грудь Артаса.

Артас осторожно погладил ее по спине.

– Все в порядке, он ушел.

– Мне жаль. Думаю, я должна была предупредить тебя.

У него перехватило дыхание.

– О чем предупредить? Джайна, неужели ты и он...

– Нет! – сразу прервала она, пристально глядя на него. – Нет. Но... Мне кажется, что он – да. Я просто... он – хороший эльф и могущественный маг. И принц. Но он не… – ее голос затих.

– Он не – что? – фраза вышла более резкой, нежели ему хотелось. Кель обладал многими преимуществами, которых не было у Артаса. Он был старше его, образованнее, опытнее, сильнее, а его эльфийская красота была физически недостижима человеку. Он чувствовал, как внутри него зарождается холодный комок ревности. Если бы Кель вновь появился, то Артас не был бы столь уверен, что не набросится на него.

Джайна нежно улыбнулась, и морщинка на ее лбу разгладилась.

– Он не ты.

Ледяной комок в нем растаял, будто зима отступила перед теплом весны, и он притянул ее к себе и поцеловал снова.

Кого беспокоит, что на уме у этого тщедушного эльфийского принца?

Год промчался без всяких потрясений. Лето уступило свое место прохладной осени, а затем зиме; недовольство из-за увеличения налогов для содержания орочьих лагерей росло среди населения, что не было сюрпризом для Теренаса и Артаса. Принц продолжал обучаться у Утера. Паладин был непреклонен в своей уверенности, что молитва и самосозерцание не менее важны, чем навыки владения оружием.

– Да, мы должны знать, как справиться с нашими врагами, – говорил он. – Но мы также должны знать, как излечить наших союзников и самих себя.

Артас вспоминал о Непобедимом. Его мысли всегда возвращались к тому событию прошлой зимой, и замечания Утера лишь напоминали ему о том, что он считал главной неудачей в своей жизни. Если бы только он начал свое обучение чуть-чуть раньше, то большой белый жеребец был бы еще жив. Он так никому и не рассказал, что произошло на самом деле в тот ненастный день. Все думали, что это был несчастный случай. Так оно и было, постоянно твердил Артас самому себе. Он не собирался причинять боль Непобедимому. Он любил своего коня; скорее бы Артас принял удар на себя. И если бы он начал обучаться на паладина раньше, как это сделал Вариан с битвой на мечах, то тогда ему удалось спасти от смерти Непобедимого. Он поклялся, что подобное больше не повторится. Он сделает все, что необходимо, но больше никогда не окажется в ситуации, где он будет бессилен и не сможет поступить правильно.

Зима, как ей и полагается, прошла, и на полях Тирисфаля вновь воцарилась весна. Вместе с ней Джайна Праудмур стала, по мнению Артаса, столь же красивой, цветущей и приветливой на вид, сколь и свежие бутоны цветов на пробудившихся деревьях. Она пришла к нему, чтобы присутствовать на Саде чудес, главном весеннем празднике в Лордероне и Штормграде. Артас узнал, что не ложиться спать ночью, потягивая вино и готовясь к празднику, оказывается, не так уж и скучно, если рядом находится Джайна, чей лоб всегда нахмуривался в присущей только ей покоряющей принца манере, когда она тщательно и внимательно разукрашивала скорлупу яйца.

Хотя еще не было сделано никаких общественных заявлений, Артас и Джайна уже знали, что их родители переговорили друг с другом и дали молчаливое добро на встречи своих отпрысков. К тому же, Артас, и так любимый своим народом, стал все чаще появляться на публичных мероприятиях как представитель власти Лордерона, нежели Утер или Теренас. Сам Утер тем временем все более и более углублялся в духовные изыскания Света, а Теренас, казалось, был и сам рад своему воздержанию от утомительных поездок.

– Ехать верхом сутки и спать под звездным небом – это, конечно, увлекательно, но только когда ты молод, – говорил он по этому поводу Артасу. – А когда достигаешь моего возраста, то понимаешь, что лучше поездку на лошади поменять на покой, а звезды из окна твоего замка видны ничуть не хуже, чем на открытом воздухе.

Артас усмехнулся и с головой нырнул в свои новые обязательства. Адмирал Праудмур и архимаг Антонидас, очевидно, пришли к тем же самым выводам, что и его отец. И все чаще, когда из Даларана в Столицу отправлялся посыльный, леди Джайна Праудмур сопровождала его.

– Приезжай к нам на фестиваль Огненного Солнцеворота летом, – внезапно предложил он ей. Она взглянула на него, осторожно держа яйцо в одной руке, а другой смахивая упавшие ей на лицо золотые волосы.

– Мне не удастся. Лето – очень важное время для учеников Даларана. Антонидас уже предупредил меня, чтобы на это время я не планировала никаких поездок, – сказала она с сожалением в голосе.

– Тогда я приеду к тебе на фестиваль, а ты ко мне – на Тыквовин, – сказал Артас. Она покачала головой и засмеялась.

– Какой ты настойчивый, Артас Менетил. Что ж, я попробую.

– Нет, ты обязательно приедешь, – он потянулся через стол, приведя в беспорядок ярко раскрашенные яйца и маленькие леденцы, и взял ее за руку.

Она улыбнулась, немного застенчиво, и ее щеки порозовели.

Она приедет.

Перед Тыквовином было еще несколько небольших празднеств. Некоторые из них были мрачными, другие веселыми, а этот соединял в себе эти признаки. Бытовало поверье, что во время этого праздника барьер между мирами живых и мертвых становился слабее, что эту грань можно было преступить и вновь увидеть давно почивших. Традиционно Тыквовин отмечали по завершении сезона урожая, прежде чем начали дуть зимние ветры; неподалеку от дворца устанавливали большое соломенное чучело. На закате ночью церемонии чучело предавали огню. Гигантский плетеный человечек, горящий ярким пламенем, гонящий прочь покров темной ночи – это всегда было удивительным и устрашающим зрелищем. Каждый желающий мог подойти к пылающему человечку и бросить ветвь в трескучий огонь, при этом метафорически "сжечь" что-нибудь, чего он не желал брать с собой в тихий период раздумий зимней бездеятельности.