Из-под навеса выплыла монументальная женщина лет сорока. Тончайший ионийский хитон она прикрыла синим химатионом, вышитым золотом, с обычным бордюром из крючковидных стилизованных волн по нижнему краю. По восточной моде химатион был наброшен на правое плечо женщины и через спину подхвачен пряжкой на левом боку.

Изящество одеяния портила обувь. К такому хитону подошли бы посеребренные сандалии с длинными ремешками, но женщина была слишком могучего сложения и обулась в грубые, но прочные калиги, разношенные, как у легионера-ветерана, отшагавшего полимперии.

– Хайре![26]– приветствовала женщина новоприбывших по-гречески, густым баском под стать телосложению. – Я Клонария, фэ, хозяйка этого миленького местечка. Желаете, фэ, остановиться?

– Желаем, – кивнул Лобанов. – Найдутся две комнаты?

Клонария поглядела на него с некоторым сомнением, и Сергий достал из кошеля пару денариев.

– Этого хватит?

Глазки-буравчики Клонарии тут же загорелись, и хозяйка выпалила:

– Три!

– Ладно, – согласился Лобанов, – тогда включи сюда и обед на семерых.

Хозяйка ксенона поглядела на него с уважением. Кивнув, она забрала денарии, и подозвала девушку, лицо которой хранило недовольное выражение вечно угнетаемой.

– Наннион, проводи гостей в седьмую и восьмую!

– Слушаюсь, госпожа…

Наннион стрельнула глазками, и сделала приглашающий жест. «Пожалуй, такую не слишком-то и угнетешь…» – подумал Лобанов, следя за тем, как розовая ткань хитона, зашпиленного на плечах Наннион пятью серебряными булавками, переливается и складывается в талии девушки. Серый химатион с каймой из синих нарциссов окутывал ее от пояса до щиколоток маленьких ног, обутых в сандалии с узкими посеребренными ремешками. Ножные браслеты хрустально звенели на щиколотках девушки.

Обернувшись, Наннион поймала взгляд Сергия, улыбнулась ему и показала маленький розовый язычок.

– Сюда, пожалуйста, – проговорила она, заводя постояльцев в темный коридор. Отворив одну дверь, она развернулась и открыла другую, напротив. – Вот ваши комнаты.

– Большое спасибо, – с чувством произнес Эдик, изо всех сил вытягиваясь, словно добирая недоданные природой сантиметры.

Наннион улыбнулась и вышла во двор.

– Оставляем вещи и топаем на базар, – объявил Лобанов, – поищем себе коников. Сегодня переночуем здесь, не ехать же на ночь глядя, а завтра с утра и поскачем…

– Не обязательно так спешить, драгоценный Сергий, – сказал Го Шу. – Коней можно купить и завтра. Один день ничего не решает…

– Иногда и минута может решить, быть или не быть, – не согласился Сергий. – И зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?

– Вы так спешите предстать перед Сыном Неба? – уважительно спросил Лю Ху.

– А как же! – воскликнул Эдик. – Всю жизнь мечтал с ним увидеться.

– Просто мы хотим успеть вернуться, – дал Искандер более приземленное объяснение, – если не в этом году, так хотя бы этой зимой.

Лобанов зашел в «номер». Ничего особенного – ложа в ряд, каждое застелено дорогим вавилонским покрывалом. Под окном с узорной решеткой – низкая подставка с медным тазом и парой кувшинов, полных воды.

Уложив ковровую сумку с цирковыми принадлежностями (включая акинак), Сергий сделал нетерпеливый жест: пошли, дескать.

И они пошли.

Преторианцам повезло – в Антиохию на продажу пригнали сразу несколько табунов из самой Африки. Продавались чагравые кони из Азиры – той породы ливийских скакунов, которые якобы завезены еще скифами-гиксосами, завоевателями Египта. Лошади из Азиры славились своей выносливостью в жару и безводье, а путь, который предстояло проделать Сергию и его спутникам, пролегал как раз по пустыням и сухим плоскогорьям, выжженным беспощадным солнцем. Искандер с Гефестаем торговались яростно, вдрызг, крича и потрясая кулаками. Тиндарид призывал в свидетели Афину Аллею и громко стенал: «Ах, за кого нас тут держат?! Это, по-вашему, кони? Да мальчишка на палочке верхом обгонит их играючи! Никаких шансов! Даже на живодерню не примут эти остовы, эту протухшую конину на хилых ножках. Помилосердствуйте! Голодный тигр, и тот возрыдает, узрев этих несчастных тварей!» А сын Ярная злобно трубил: «Клянусь благою Друваспой, Владычицей крепких лошадей, нам подсовывают хворых кляч! Ты хочешь, чтобы мы купили загнанных одров по цене слонов?!»

Торгаши хватались за голову, бегали вокруг коней, визгливо доказывая справедливость цены: «Посмотри, какая мощная грудь! Какие крепкие ноги! И холка длинна, и бока круты!» «А зад узковат! – парировал Гефестай. – И пах длинен! Смогу я на этой дохлятине делать полсотни миль в день? Да дыхалки у нее не хватит, лучше сразу забить и не мучить! Плавали – знаем!»

Умаявшись спорить, но и получив бескорыстное удовольствие от знатного торга, продавцы расстались с десятком «ливийцев».

Конь, доставшийся Лобанову, красотой не блистал – темно-пепельного цвета, с длинными передними бабками и вислым задом. Однако этот изъян означал мягкую для всадника переступь, что в дальней дороге ценится куда больше, чем гордая стать. Сергий, не мудрствуя, назвал своего коня Пеплом.

– А хватит ли нам десятка? – рассуждал Лю Ху по пути в ксенон, похлопывая по шее чагравую покупку. – Если вы так спешите, надо вести с собою по два-три подсменных коня каждому из нас, чтобы пересаживаться в дороге.

– Десятка, конечно, маловато будет, – кивнул Гефестай, – но здесь кони дороги. И порода не та. Нам крупно повезло, что застали этих ливийцев. А вот в Парфии надо будет прикупить еще столько же – там лошади и дешевле, и подойдут лучше. Не забывайте, нам еще через горы перебираться. Плавали – знаем!

– И все же зря вы отказались от наших денег, драгоценные мастера, – попенял Го Шу. – Заплатили бы хоть за седла…

– Сложимся еще, не волнуйтесь! – успокоил ханьцев Чанба.

Конюшня при ксеноне была пуста наполовину, так что и люди устроились, и лошадей устроили. Купленные по дешевке седла – воинские, четырехрогие, какими пользовались легионеры, – отнесли в «номера». Там же сложили оружие. Ханьцы не носили мечей, имея при себе здоровенные кинжалы цин-люй почти в локоть, с клинком, похожим на скрипку, и с рукояткой в виде женской фигуры. Кинжалы философы не снимали с пояса, когда находились в городе. На природе они не расставались с тугими луками и колчанами, полными стрел. Лучше всех стрелял И Ван – он специально упражнялся в метании стрел, чтобы не убить врага, а ранить, ибо учение Будды отвергало причинение смерти.

За делами, за дневной нервотрепкой и беготней Сергий и не заметил, как завечерело. Однако гостиница не погрузилась в тишину и сонное оцепенение.