Работать в лаборатории Харди – значит заразиться царящим здесь энтузиазмом. После того, как дедушке поставили диагноз, я годами читал научную литературу и тонул в море всевозможных «если», «но» и «может быть». Почти все, кому я рассказывал о дедушкиной болезни, и друзья, и родные, смотрели на меня с тихим состраданием. «Старость – не радость, вот и все», – говорили мне снова и снова. А когда я работал с Харди, то чувствовал, что уверенно двигаюсь к другим вариантам ответа, которые меня удовлетворят.

Однако убежденность Харди, что начало болезни Альцгеймера отмечено появлением бета-амилоида, разделяют не все.

В 1984 году, ясным, прохладным апрельским вечером, на закате, Аллен Розес, невролог из Университета Дьюка в Северной Каролине, стоял и нервничал у железнодорожного переезда, глядя, как мимо, постукивая колесами, не спеша проезжает товарный поезд. Поезда здесь показывались нечасто. Однако именно сегодня товарный состав появился особенно некстати. Дело в том, что рядом с доктором Розесом стоял коллега, а между ними на каталке лежало тело старушки, страдавшей болезнью Альцгеймера. Больная скончалась всего полчаса назад, и теперь доктора перевозили покойную на вскрытие из больницы, куда вела узкая бетонная дорога, в морг за железной дорогой, до которого оставалось всего метров сто.

Вообще-то доктору Розесу нечасто приходилось преодолевать на работе препятствия в виде городской инфраструктуры, в норме он с утра до вечера просиживал на стуле в лаборатории. Но в тот день все сложилось иначе. Начальник Розеса хотел, чтобы он возглавил новую программу по изучению болезни Альцгеймера, поэтому он подал заявку на грант в Национальный институт старения и тут же получил отказ. В Национальном институте старения сказали, что если Розес хочет получить деньги, пусть докажет, что сумеет доставить ткани мозга больного из больницы в лабораторию меньше чем за час.

И вот поезд тащится себе по рельсам, а Розес с коллегой ничего не могут сделать, остается только ждать. Когда состав наконец прошел, доктора покатили каталку прямо-таки бегом. Толкнув двери в лабораторию, где проводились вскрытия, они разом посмотрели на часы: 41 минута. Получилось!

В течение следующих нескольких лет Розес участвовал в охоте на ген Альцгеймера и к 1990 году выявил генетический вариант болезни Альцгеймера с поздним дебютом5. (Вариант – это не то же самое, что мутация: мутация зачастую прямо вызывает болезнь, а вариант просто повышает риск заболеть. Варианты генов принято называть генетическими факторами риска.)

Тем временем один из коллег Розеса, невролог Уоррен Стриттматтер, ломал голову над сложной технической стороной своих экспериментов. Стриттматтер, как и его предшественник Джордж Гленнер, был специалистом по амилоиду. Однако каждый раз, когда он добывал амилоид из тканей мозга больных, оказывалось, что к бляшкам пристал другой белок. Он подумал было, что это просто загрязнение. Но Розес в этом усомнился и попросил посмотреть, что это за вещество и откуда оно берется. Через четыре месяца Стриттматтер обнаружил, что это аполипопротеин Е – очень интересный белок печени, который переносит жир и холестерин в крови и встречается во всем организме. Вероятно, он не имел никакого отношения к болезни Альцгеймера. Но в этот момент у Розеса случилось озарение. Он знал, что ген, ответственный за аполипопротеин Е, расположен в 19-й хромосоме, в той самой, в которой, по результатам последних исследований Розеса, обнаружился новый ген Альцгеймера. Неужели это просто совпадение? Розес так не считал. А вот его команда склонялась к этой мысли. Они отказались продолжать эксперименты, убежденные, как потом выразился Розес, что «у шефа просто очередная бредовая идея»6.

Но Розес продолжал копать. Он узнал, что у гена аполипопротеина Е три разновидности – APOE2, APOE3 и APOE4, – и ему пришло в голову, что, вероятно, одна из этих разновидностей повышает риск болезни Альцгеймера с поздним дебютом. Чтобы выделить эту разновидность, прекрасно подходила не так давно появившаяся перспективная технология под названием «полимеразная цепная реакция» (ПЦР). Этот метод придумал в 1983 году американский биохимик Кэри Миллис. В сущности, ПЦР – это фотокопия ДНК. Она позволяет ученым увеличивать крошечные фрагменты ДНК в малых концентрациях для самых разных целей – например, при установлении отцовства, судебно-медицинской экспертизе или медицинской диагностике.

Метод ПЦР очень прост, но нужно, чтобы у исследователя была рука набита. Поэтому Розес, столкнувшись с сопротивлением подчиненных, обратился к своей жене Энн Сондерс: она была генетиком, изучала мышей и обладала большим опытом в ПЦР. К весне 1992 года супруги сделали крайне неожиданное открытие. Носители APOE4, как выяснилось, имеют высокий риск заболеть обоими вариантами болезни Альцгеймера, и с ранним, и с поздним дебютом, – в четыре раза больше среднего, если унаследована одна копия гена, и в 12 раз больше, если две. Ген имеется у 30 % населения – и, что поразительно, у 50 % больных болезнью Альцгеймера. Как видно, это ее главный генетический фактор риска7.

Но каким образом белок печени участвует в возникновении болезни Альцгеймера? На научных конференциях, где страсти накаляются не на шутку, Розеса критиковали, не стесняясь, – по его словам, замечания «варьировались от едких до убийственных». Но несмотря на скептицизм коллег, Розес выстоял.

Четырнадцатого ноября 1995 года во время дебатов в духе «А у нас все считают, что болезнь Альцгеймера вызывается отложениями бета-амилоида» Розес нанес ответный удар. Он показал три слайда – три фотографии. На первой была японская синтоистская гробница, сложное, изысканное произведение искусства, на второй – старое надгробие с какого-то католического кладбища, на третьем – могила отца Розеса, бронзовая плита на еврейском кладбище. Розес показал на фотографии и сказал:

– Каждый из этих памятников позволяет однозначно диагностировать, что лежит под ним. Но никто не станет утверждать, будто надгробие – это причина смерти!

Однако эта аналогия не разубедила недоверчивых коллег. Впрочем, Розес хотел не столько отвлечь исследователей от бета-амилоида, сколько заставить их признать роль APOE4.

– Конечно, я не сомневаюсь, что при болезни Альцгеймера образуются бляшки! – уверял он меня. – Просто я не считаю, что они причина болезни. Но все в нашей области исследований решили, что APOE4 – это шутка такая. И слышать об этом не хотели. Мне не удалось даже получить грант на дальнейшие исследования.

Я слушал Розеса, сочувствовал его беде, но при этом прекрасно понимал, что этого стоило ожидать. Дух товарищества и взаимовыручки в ученой среде совсем не так силен, как нам мечтается; мы далеко не всегда объединяемся под общими знаменами ради поиска истины. Ученые тоже люди. Чем выше интеллект, тем сильнее самолюбие, что отчасти объясняет, почему столько коллег отнеслись к Розесу пренебрежительно. Хотя целый ряд европейских исследований вскоре подтвердил открытие Розеса, к 1997 году научное сообщество в целом сосредоточилось на гипотезе амилоидного каскада. Розес не смог найти финансирование для дальнейших исследований по APOE4, был вынужден оставить науку и ушел в фармацевтическую индустрию. Там он и выработал новую теорию причин болезни Альцгеймера, главную роль в которой играл APOE4. Эта гипотеза получила название «гипотеза митохондриальных нарушений». Иначе говоря, «диабет третьего типа».